В.В. Лисниченко Н.Б. Лисниченко

Архангельск 2007

УДК 947(470.1)+39(470.1)(=82) ББК 63.3(235.1=411.2)+63.521(=411.2)

Л 63

Лисниченко, Валерий Васильевич Л 63 Экология помора / В.В. Лисниченко, Н.Б. Лисниченко. —

Архангельск : [ОАО «ИПП «Правда Севера»], 2007, — 96 с. — Библиогр. : 91—93. — ISBN 978-5-85879-340-3.

В данной работе авторы пытаются дать ответы на вопросы, интересующие многих жителей Европейского Севера: кто такие поморы, являются ли они самостоятельным этносом, каково их прошлое и обозримое будущее. Можно ли считать поморами ар­хангелогородцев, северодвинцев, мурманчан? Какими внешними и внутренними при­знаками отличались поморы от других жителей Севера и, главное, почему возникли эти различия. Авторы анализируют специфику поморского субэтноса, исходя из осо­бенностей природного окружения, учитывая характер воздействия на организм чело­века экологических факторов.

Работа предназначена для широкого круга читателей, заинтересованных в сохране­нии культурных традиций Поморья.

ISBN 978-5-85879-340-3 © Лисниченко В.В., 2007 © Лисниченко Н.Б., 2007 © ОАО «ИПП «Правда Севера», 2007

Посвящается Лидии Анатольевне ОКОЛЬНИЧНИКОВОЙ, прекрасному педагогу и замечательному человеку

СЛОВО К ЧИТАТЕЛЮ

Сочетание слов «экология помора» звучит непривычно. Кто такие поморы, многие читатели представляют себе довольно поверхностно, а уж «Экология помора» — тема для них совсем малоизвестная. Конечно, более понятным было бы такое назва­ние, как «Поморская экология», оно более привычно — есть же у нас Поморская энциклопедия, Поморское землячество, но это будет неправильно. «Поморская экология» — это экология кон­кретной территории — Поморья, в рамках которой следует рас­сматривать действие экологических факторов, а цель данной работы — рассмотреть особенности системы взаимодействия человека и среды.

В работе анализируется двойственный процесс приспособле­ния поморов к суровым условиям Европейского Севера и одно­временно процесс приспособления северной природы к потреб­ностям человека.

Экология — наука о взаимоотношении организма с окружа­ющей средой. Современная экология представляет собой обшир­ную область научных и образовательных знаний, включающую более 60 самостоятельных экологических научных дисциплин, среди которых важное место принадлежит экологии человека.

В экологии человека под понятием «организм» может подра­зумеваться как отдельный человек, так и группа людей, нация или все человечество в целом, а под «средой» — социальное и природное окружение. Таким образом, с научной точки зрения экология помора может рассматриваться в качестве одного из направлений экологии человека.

В работе над данной темой авторам оказали неоценимую помощь труды Михаила Васильевича Ломоносова. Великий помор не писал об экологии в специальных работах (да и само понятие «экология» было введено в научный оборот только в

1866 году), но проблемы влияния окружающей среды на жизнь человека его всегда интересовали. Для того, чтобы выяснить его взгляды на взаимоотношения, существующие в системе «чело­век—общество—природа», авторам пришлось в течение несколь­ких лет анализировать известные современникам труды М.В. Ло­моносова и его деловую переписку. Это позволило обнаружить в его работах разных лет около 40 высказываний, на основании анализа и обобщения которых авторы делают выводы об эколо­гических взглядах великого помора, которые предлагаются вни­манию читателей.

Данная работа позволяет лучше понять прошлое Поморья, осмыслить настоящее, спрогнозировать будущее.

Хотелось бы, чтобы читателями этой книги в первую очередь стали краеведы, учащиеся, студенты, преподаватели, работники культуры, здравоохранения, предприниматели и чиновники всех уровней.

От понимания места поморской культуры в современном обществе во многом будет зависеть наше будущее. Когда мы будем четко знать, кто мы и чего хотим в этой жизни, нам легче будет добиваться поставленных целей, а руководству области — более обоснованно защищать и отстаивать интересы региона на федеральном уровне.

ЭКОЛОГИЧЕСКАЯ КУЛЬТУРА ПОМОРСКОГО СУБЭТНОСА

«ХОТИМ БЫТЬ ПОМОРАМИ. СРОЧНО! 74 процента архангелогородцев за этот статус».

(Вечерний Северодвинск. № 32, 11 августа 2005 г.)

ВВЕДЕНИЕ

«По мнению 74% респондентов, включение поморов в Еди­ный перечень коренных малочисленных народов Севера позво­лит бедствующему коренному населению получить дополнитель­ные права и льготы, необходимые для выживания и сохранения традиционной экономики этой этнической общности» (П. Сот-кин. Вечерний Северодвинск. № 32, 11.08.05).

Всего одна фраза, но к осмыслению скольких проблем она призывает!

Во-первых, поморы — не коренное население Беломорья. До их прихода все побережье было заселено угро-финскими племенами, и если уж говорить о коренном населении, то это, скорее, карелы.

Во-вторых, сохранять «традиционную экономику» проблема­тично, потому что традиционного поморского промысла уже не существует — не ходят беломорские промышленники ни на Грумант, ни на Новую Землю, ни на Мурманскую страду, давно уже заброшены их промысловые становища.

В-третьих, называть поморов этнической общностью (т. е. этносом) не совсем правильно, не говоря уж о том, что отнести их к «малочисленным народам Севера» будет более чем смело. Как можно сравнить их с ненцами, эвенками, чукчами? Ведь внешне поморы почти не отличаются от нас с вами, относятся

к великорусскому этносу, но мы-то не претендуем на статус малочисленного коренного народа.

В последние годы поморам и Поморью стало уделяться неко­торое внимание, однако это скорее дань моде. В Москве возник­ло Поморское землячество, объединившее в основном предста­вителей интеллигенции, в Архангельске — Поморское модель­ное агентство, а бывший губернатор Архангельской области Анатолий Ефремов во время последней переписи населения попросил записать себя помором.

Очевидно, что северяне весьма приблизительно представля­ют себе, кто такие поморы. Если поморы — это те, кто живет у моря, — так жители Сочи тоже живут на морском берегу! Или поморы — те, кто любит палтус и треску в рыбниках? Не все так просто.

Кто такие поморы, как они выделились в некую общность, чем они отличаются от жителей Центральной России, могут ли жители Архангельской области претендовать на статус помо­ров — эти и другие вопросы авторы попытаются проанализиро­вать в данной публикации.

СУБЭТНОС КАК ОБЩЕСТВЕННАЯ СТРУКТУРА

В процессе развития общества формируются различные со­циальные структуры. Одной из общественных структур являет­ся этнос. «Этнос — это реальная категория людей, выступаю­щая в истории как большая замкнутая система с определенным динамическим стереотипом поведения и оригинальной внутрен­ней структурой, меняющейся в зависимости от времени жизни этноса — от фаз этногенеза» (Гумилев Л.Н. Поиски вымышлен­ного царства. — М.: Институт ДИ-ДИК, 1997).

В географическом аспекте этнос в момент возникновения представляет собой социальную группу, которая приспособила определенный ландшафтный регион к своим потребностям и сама приспособилась к нему. С течением времени соотношение «этнос—ландшафт» (в данном контексте: «общество—природа») становится оптимальным для этноса и самого ландшафта. На

практике данное оптимальное соотношение не может сохраняться вечно. История развития общества свидетельствует о том, что давление человека на среду обитания со временем увеличивает­ся, равновесие нарушается, усиливается сопротивление среды, что приводит к разрушению как естественной среды обитания, так и этноса.

По классификации Л.Н. Гумилева, российский суперэтнос на фазе подъема подразделялся на десять этносов. В свою очередь в этносе великороссов имелось семь субэтносов: московиты, поморы, донское казачество и т. д. Самыми малыми системами являлись консорции (ватаги, артели, отряды землепроходцев). Консорции — это группы людей, объединенных одной истори­ческой судьбой. Чаще они распадаются, но иногда существуют столетиями, превращаясь в конвиксии — группы людей с одно-характерным бытом и семейными связями. Очевидно, что фор­мирование поморов шло именно такими путями: от ватаг уш­куйников (консорции) к формированию первых новгородских поселений, укрепленных городков (население которых представ­ляло собой конвиксии), которые затем в X I V — X V веках сфор­мировали свою особую, самобытную культуру и составили по­морский субэтнос.

Механизм взаимоотношений представителей поморского суб­этноса с окружающей средой представляет собой особый инте­рес. Для поморского субэтноса характерно умение веками целе­направленно и сознательно поддерживать баланс в системе от­ношений «человек—общество—природа», что является очень актуальным в условиях современной сложной экологической обстановки и требует пристального изучения.

Модели поведения, функционирующие в системе «индивид— общество—природа», можно рассматривать как социально зна­чимые качества личности, присущие представителям различных субэтносов и определяющих их взаимоотношения со средой обитания. Это позволяет анализировать экологически ориенти­рованные поведенческие модели в социальном, культурно-эти­ческом, историческом аспектах. Данный подход позволяет рас­крыть влияние этих поведенческих моделей на взаимоотноше­ния с окружающей средой обитания поморов Европейского

Севера. Для поморов Европейского Севера характерна экологи­чески рациональная модель поведения в окружающей среде.

Под термином «экорациональная модель поведения» подра­зумевают упорядоченную последовательность действий лично­сти (алгоритм поведения или поведенческую модель), основан­ную на экологическом мировоззрении и направленную на гармо­низацию отношений в системе «человек—общество—природа». Построение взаимоотношений в этой системе обусловлено в первую очередь мировоззренческой позицией, основанной на национально-ментальном восприятии человеком своего места в окружающем мире. При этом культурно-этнические особеннос­ти социальной группы являются базисными при формировании модели поведения индивида по отношению к окружающей его природной и социальной среде.

Научно обоснованное понятие экорациональной модели по­ведения позволяет более точно и полно охарактеризовать систе­му взаимоотношений человека и природы.

В частности, в предисловии к монографии В.И. Коротаева «Русский Север в конце X I X — первой трети X X века. Пробле­мы модернизации и социальной экологии» автор пытается вы­разить содержание данных понятий несколько обобщенно. «Ее цель (монографии. — А в т . ) — установить, каким слоям обще­ства Русского Севера был свойственен органический диалог с людьми и природой, а каким — организованный диалог с людь­ми и монолог с природой». Фактически за этим определением (диалог—монолог) скрываются два понятия — экорациональ­ная и социорациональная модели поведения человека в системе «человек—общество—природа».

Особенности экологически рационального построения взаи­моотношений с природным окружением, осуществлявшегося на протяжении веков поморами Севера, являются объектом комп­лексных исследований. В качестве научно-методологической базы при рассмотрении данного вопроса используются исследо­вания этнографов, историков, географов, а также наблюдения социологов, психологов, краеведов за сохранившимися в видо­измененной поморской среде элементами поведения в естествен­ной среде обитания.

ВЛИЯНИЕ ПРИРОДНО-КЛИМАТИЧЕСКИХ ФАКТОРОВ И СОЦИАЛЬНОГО ОКРУЖЕНИЯ НА ФОРМИРОВАНИЕ

СУБЭТНОСА ПОМОРОВ ЕВРОПЕЙСКОГО СЕВЕРА

Приступая к рассмотрению данного вопроса, следует опре­делиться, кто такие поморы в географическом и историческом аспектах.

Современные поморы и их потомки проживают на террито­рии Архангельской и Мурманской областей, а также частично на востоке Карелии (беломорское побережье), в Республике Коми и Ненецком округе (в нижнем течении Печоры).

Особенностью данной группы является общность их проис­хождения, места обитания, а также общность динамического стереотипа поведения, нашедшая свое отражение в культурных традициях поморского субэтноса. Предки поморов — восточ­ные словены, выходцы из Великого Новгорода, прошедшие в X I — X V веках по долинам рек Онеги и Северной Двины к по­бережью Северного Ледовитого океана и заселившие эти места.

Следует ответить на вопрос: почему новгородцы пришли и остались на берегах Ледовитого океана? Путь «из варяг в гре­ки» был освоен, и они, вслед за дружинами норманнов, могли расселиться на юг вплоть до Константинополя. В истории изве­стна попытка Святослава закрепиться на территории нынешней Болгарии, в Переяславце на Дунае. В домонгольский период Дикое поле в значительной степени контролировалось русски­ми князьями, и такие предприимчивые люди, как новгородские ушкуйники, не раз поддерживавшие своими мечами претенден­тов на киевский престол, вполне могли найти и отвоевать себе край побогаче и потеплее. Возникает естественный вопрос: почему же их экспансия была направлена на дикий северо-вос­ток, а не на благодатный юг?

В значительной степени это определяется динамическим сте­реотипом поведения.

Можно предположить, что, колонизируя Север, новгородцы искали и осваивали территории, схожие по своему ландшафтно­му построению с их родиной. Территория Великого Новгорода — боярской республики «трехсот золотых поясов» — располага-

лась вокруг озера Ильмень, соединенного рекой Волхов с Ла­дожским озером, а через Неву — с Балтийским морем и Онеж­ским озером. Густые хвойные леса, заболоченные междуречья, развитая речная сеть, ледниковые формы рельефа, скудные по­чвы, ограничивающие развитие земледелия. Такое описание ландшафта хорошо подходит и к берегам Ладожского озера, и к побережью Онежского озера. Ландшафтное сходство террито­рий очевидно — новгородцев привлекают на Севере крупные проточные водоемы, богатые рыбой и водоплавающей птицей, на берегах которых раскинулись густые леса с «красным» зве­рем и боровой дичью. Если двинуться дальше на север, то откро­ются просторы Белого моря, в которое впадают крупные реки — Онега и Северная Двина, само же море соединено с океаном сравнительно узким горлом, то есть Белое море тоже можно условно рассматривать как своеобразный внутренний проточ­ный водоем.

Следует особо подчеркнуть, что новгородцев привлекали именно транзитные системы «река—море—океан», «река—озе­ро—река». Если бы первопроходцы селились просто по берегам богатых рыбой озер, то направление колонизации должно было быть частично ориентировано на территорию нынешних Каре­лии и Финляндии, где малочисленное угро-финское население позволяло сравнительно бесконфликтно провести колонизацию края, а сотни тысяч богатых рыбой водоемов (в одной только Финляндии около 1 миллиона озер) надежно обеспечивали про­довольственную базу. Нет сомнения в том, что при колонизации северных территорий новгородцы придерживались определен­ного стереотипа при выборе новых мест для поселений. На формирование стереотипа повлияло то, что Господин Великий Новгород стоял на транзитном пути «из варяг в греки», и нов­городцы хорошо понимали всю выгоду своего экономико-гео­графического положения и пользовались этим. Осваивая Север, новгородские ушкуйники 1 старались селиться на транзитных путях, в районах пересечения транспортных потоков, в местах

1 У ш к у й н и к — 1) член ватаги, вооруженного отряда, направляемого на север на поиск вотчин или для сбора дани; 2) разговорное — синоним «охальник», «безобразник», «разоритель», «разбойник».

слияния рек или их впадения в море. Обращает на себя внима­ние выбор места для расположения первых погостов — стано­вищ в Заволочье. По уставу Святослава Ольговича 1137 года перечисляются следующие погосты: Усть-Вага (на месте впаде­ния Ваги в Северную Двину — контроль за двумя крупными реками), Усть-Емецк (впадение Емцы в Северную Двину), Пи-нега (нынешнее село Усть-Пинега, расположенное недалеко от места впадения Пинеги в Северную Двину), погост на Тойме, погост на Вели, погост на Моше, Вонгудов (нынешняя станция Вонгуда, место впадения р. Вонгуды в Онегу). Все 12 погостов-становищ, перечисленных в уставе 1137 года, размещаются в местах слияния двух или нескольких рек, очевидно, что случай­ностью это быть никак не может.

Классика «транзитного» новгородского типа заселения — старинный город Каргополь, расположенный на берегу озера Лача в месте выхода из озера реки Онеги.

Следует отметить, что контроль над водными путями Помо­рья в первые века освоения Севера имел больше военно-поли­тическое значение, нежели экономическое. Первый корабль с товарами из Европы пришел только в X V I веке, а до этого кон­троль за водными артериями был необходим в основном для того, чтобы не допустить на Севере усиления постороннего вли­яния, в первую очередь московского и вятского.

После того, как сформировалась устойчивая система морско­го промысла и укрепились торговые связи с Европой, города стали строиться в устьевых частях северных рек. Возникли Архангельск на Северной Двине, Онега, Мезень на реках с одноименными названиями.

Обращает на себя внимание тот факт, что поморы отлича­лись мирным и доброжелательным нравом и терпимостью. Однако на ранних этапах формирования субэтноса характерна определенная агрессивность.

Новгородцы принимали участие в совместных походах с викингами, привлекаемыми в качестве наемников в борьбе меж­ду северными и южными княжествами, в междоусобных вой­нах русских князей, участвовали в набегах на соседние земли. Военно-грабительские экспедиции, походы за данью на Север были одним из дополнительных источников обогащения

Новгородской республики наряду с торговлей, развитием ре­месел, земледелием, пушным и рыбным промыслами. Очевид­но, что подобный стереотип поведения был во многом усвоен от викингов, которые часто посещали Новгородскую землю, подолгу жили в ее городах, зарабатывали на жизнь ратным трудом. Участие боярских детей и рядовых новгородцев в по­ходах позволяло правящему сословию решать демографиче­ские проблемы. Таким образом, новгородские бояре и купцы избавлялись от недовольных, беспокойных людей и решали проблему перенаселенности территории. «Триста золотых по­ясов» столетиями управляли Новгородской землей. Несмотря на то, что численность населения государства росла, личные владения бояр не дробились. Подобно европейским рыцарям, которые покидали Европу и уходили в крестовые походы на завоевание Иерусалима, младшие дети новгородских бояр с дружинами ушкуйников (ватагами) отправлялись на освоение новых земель — колонизацию Европейского Севера (в Заволо-чье, в Югру, за Камень). Это делалось для того, чтобы они отправлялись на освоение новых земель и не претендовали на владения своих старших братьев, не порождали междоусоб­ных смут, чтобы не возникало перенаселение на освоенных территориях.

О сроках массового переселения новгородцев в Заволочье можно судить по некоторым косвенным историческим событиям.

В 1390—1424 годах отмечается период непрерывных эпиде­мий, охватывавших все западнорусские государства — Новго­род, Псков, Смоленск, Тверь. В 1419—1422 годах, четыре года подряд, в Новгородской земле наблюдается сильнейший неуро­жай. Отмечается выпадение раннего снега (15 сентября) и чудо­вищный голод в Новгородской земле. За 55 лет (1372—1427 гг.) население Новгорода из-за эпидемий сократилось на 89 тысяч человек. Проведенная в 1431 году перепись населения Новгоро­да выявила ПО тысяч человек тяглых людей, а все население Новгородской республики, считая детей, женщин и включая на­селение колоний, составило около полумиллиона человек.

Исходя из вышеперечисленного, становится очевидным, что в условиях чудовищного голода и эпидемий, охвативших в на­чале X V века земли метрополии, должно было начаться пересе-

ление части новгородцев в Приморье, экономическое развитие которого определял морской промысел, а не сельское хозяйство.

Сравнительно малая плотность населения, отдаленность по­селений, отсутствие удобных транспортных путей затрудняли распространение эпидемий на Двинских землях, увеличивая шансы колонистов на выживание.

Оказавшись на новом месте, эти люди сохраняли обычаи и воинские традиции Господина Великого Новгорода.

«Отхожий» военно-грабительский промысел новгородских колонистов наблюдается в период активного освоения Севера. В X I — X I V веках с берегов Северной Двины ватаги новгород­ских ушкуйников совершают успешные походы в Югру для сбора дани с местного населения, летописи повествуют о том, что зачастую такие походы заканчиваются кровопролитными стыч­ками с местными племенами.

В X I V веке жители Орлецкого городка совершают поход на юг, где грабят и сжигают город, принадлежащий Волжс­кой Булгарии, чем вызывают недовольство правителей Золо­той Орды.

Особое место в истории Поморья занимает малоизвестная, но длительная и изнурительная война за установление господ­ства над северным побережьем Кольского полуострова, причем агрессором выступила русская сторона. В устье Северной Дви­ны было сформировано несколько военных экспедиций, кото­рые систематически уничтожали скандинавские поселения за Полярным кругом. Военные походы на север Скандинавии со­стоялись в 1271, 1279, 1302, 1303, 1316, 1323 годах и на какое-то время были прекращены только после того, как в 1326 году был заключен мирный договор между двумя государствами. Причем главная цель военных экспедиций заключалась в том, чтобы очистить северное побережье от поселений норвежских промышленников и рыбаков, уничтожив их жилища, а население угнав «в полон». В результате активных военных действий гра­ница русского государства на Севере отодвинулась на запад. Во времена правления Ивана I I I часть нынешних норвежских земель была заселена русскими промышленниками. Это еще раз служит косвенным подтверждением того, что новгородцев интересовали вполне определенные места обитания — морские побережья,

фьорды, устьевые части рек, впадающих в морские заливы. Краеведам широко известен исторический факт, повествую­

щий о том, что иноземные пираты («мурманы») в 1419 году вошли в Белое море и разорили Никольский Корельский мона­стырь в устье Северной Двины, сожгли и разграбили находящи­еся в дельте реки русские поселения, безжалостно истребив их обитателей. Данное событие почему-то не всегда соотносится с тем, что в 1411 году двинской воевода Яков Стефанович (Сте­панович) «по новгородскому веленью... повоеваша мурман» и вернулся из Скандинавии с богатой добычей. Буквально на сле­дующий год (1412) жаждавшие мщения «мурманы» попытались проникнуть в Белое море, но были перехвачены в беломорском горле, где произошел встречный бой. Набег скандинавов в 1419 году — это месть, ответная акция, вызванная агрессивными дей­ствиями жителей Поморья.

Очевидны черты сходного поведения населения метрополии, каковой явилась Новгородская республика, и населения изоли­рованных укрепленных городков, разбросанных по берегам се­верных рек и озер, которые проявлялись в характере выбора мест для расселения, системе построения взаимоотношений с местным населением. На первоначальном этапе освоения Севе­ра колонисты строили свои отношения с окружающими зачас­тую «по новгородскому велению», а это не всегда носило мир­ный характер. Наряду с этим для поселенцев были характерны и отличительные особенности, определяемые новыми условия­ми среды обитания. Именно эти особенности и позволили в дальнейшем сформироваться поморскому субэтносу.

Пробившись непроходимыми лесами к берегам Северного Ледовитого океана, ватаги новгородских колонистов оказыва­лись в окружении местных племен. Новгородцы вынуждены были налаживать отношения с угро-финским населением. Пер­воначальный, «героический» период колонизации сменялся постепенным освоением территории, налаживанием быта, со­зданием семей. Можно предположить, что изначально существо­вавший дефицит славянских женщин в мини-колониях (мини-колонии располагались на ограниченной территории, прилегаю­щей к небольшим деревянным крепостям, занимаемым ватагами ушкуйников, состоящими из нескольких десятков или сотен че-

ловек) компенсировался за счет системы браков с местными жен­щинами. Формирование поморского субэтноса осуществлялось в процессе слияния новгородских поселенцев с карелами, коми, чудью. Очевидно, что поморы не смешивались ни с саамами, ни с ненцами. Таинственная «чудь заволоцкая» не исчезла, она просто изменилась, перейдя в новое качество, угрофинны и славяне под воздействием природных условий Севера сформи­ровали субэтнос поморов.

При анализе «Устюжского летописного свода» невольно воз­никает интереснейшая тема. Разгром северного норвежского побережья в X I I I — X I V веках сопровождался угоном «в полон» местных жителей. Можно предположить, что участие в походах двинян преследовало в качестве одной из личных целей захват и переселение на заволочские земли плененных женщин. «По­лонянки» могли стать женами русских колонистов. Норвежские мужчины погибали в бою или скрывались в горах или фьордах, дома их уничтожались , а вот женщины и дети уводились «в полон» и навсегда поселялись в Заволочье. Рабства на Севе­ре не знали, поэтому можно предположить, что пленные стано­вились со временем членами семей поморских колонистов.

«Устюжский летописный свод» повествует: «В лето 7004 (1496 г.) ...добра поймали много, а полону бесчисленно. А ходи­ли с Двины морем акияном да через Мурманский Нос».

Как это ни антипатриотично звучит в свете борьбы с норманн­ской теорией, но авторы полагают, что в формировании помор­ского субэтноса приняли участие скандинавы. Следовательно, в поморах может быть не только славянская и угро-финская, но и германская кровь, попавшая в Беломорье вместе с норвежскими «полонами» через женщин. Складывается интересный вариант: мужчины — новгородцы, женщины — норвежки, карелки или коми. Их дети унаследуют генетические и культурные черты сразу нескольких народов — славян, германцев и угро-финнов.

Проблема формирования северорусских культурных тради­ций взаимосвязана с концепцией К.В. Чистова о соотношении традиционных (первичных) и вторичных форм культуры. Ана­лизируя возраст северорусской архаики, он пришел к выводу о том, что «большинство явлений, общих для всей северорусской зоны (типы жилища, традиционной женской одежды, общий

характер обрядности и т. д.), восходят не к древнерусским пле­менным и даже не к древнерусским локальным традициям, а формировались относительно поздно (как правило в X I V — X V веках) и были исторически вторичны». Таким образом, можно с высокой степенью достоверности утверждать, что поморская культура стала формироваться на рубеже X I V — X V веков как некое независимое, самобытное явление.

Поморский фенотип

С 30-х годов X X века поморская культура начинает прихо­дить в упадок, поморский генотип (и соответственно — фено­тип) начинает размываться. Без проведения комплексных антро­пометрических исследований можно выделить только отдель­ные общие черты, характеризующие внешний облик помора. Это и не удивительно. Абсолютного сходства быть не могло. На беломорском берегу поморский фенотип сформировали новго­родцы, карелы и чудь, на Мезени — новгородцы, коми, чудь, на все эти специфические внешние и внутренние особенности развития субэтноса наложились московская и вятская волны колонизации.

Попытаемся выделить некоторые типичные черты поморско­го фенотипа, сформированные под воздействием окружающей природной и социальной среды за период с X I I I века по 30-е годы X X века.

Чем внешне поморы должны отличаться от непоморов? Рост — выше среднего, ноги длинные. Данные черты форми­

руются у людей, которым приходится много передвигаться на равнинных пространствах (по берегам рек, озер, по льду и т. д.). В поморских селах и сейчас можно встретить высоких, сухих, худощавых женщин — поморок — «семижильных жонок», ко­торые и хозяйство ведут, и сети ставят, и карбасом правят. Ти­пичные карельские черты видны в их облике, да так и должно быть, передающийся по женской линии генотип довольно часто является доминирующим.

Среди поморов мало тучных людей. Сухие, поджарые, не боя­щиеся холода и сырости, они имеют «дубленую», потемневшую на морском ветру кожу, которую не любят кусать комары и мошки.

Сравнивая облепленных гнусом приезжих туристов с помор­скими рыбаками, многие удивляются — почему местных жите­лей почти не кусают насекомые? Поморы объясняют это тем, что они привыкли и не замечают комаров, однако похоже, что на самом деле их организм выделяет в кровь вещества, которые не нравятся кровососам и отпугивают их. Да и сама система защиты от насекомых на уровне поведенческих актов тоже до­статочно хорошо продумана. Сколько раз приходилось наблю­дать, как приезжие с ненавистью давят и размазывают комаров и слепней, удивляясь тому, что их налетает все больше и боль­ше. Помор обычно старается отогнать назойливого кровососа или защититься при помощи дыма или ветра. В чем разница? Разница в том, что обычно раздавленное насекомое своим запа­хом привлекает других и «борец с кровососами» сам провоци­рует новые нападения.

С высокой степенью достоверности можно предположить, что одной из типичных черт физиологического строения должно явиться увеличение у поморов длины желудочно-кишечного тракта. Существует определенная закономерность — в России, при движении с запада на восток, у русскоязычного населения наблюдается увеличение длины желудочно-кишечного тракта. Причина — характер питания. Чем дальше проникали русские в Сибирь и на Дальний Восток, тем грубее была пища, тем труднее она перерабатывалась организмом, тем дольше она должна была находиться в желудочно-кишечном тракте. Рыба, мясо, хлеб грубого помола — вот пища первопроходцев. Чтобы она усвоилась организмом, она должна находиться в нем доль­ше. Как эволюционный ответ организма на характер изменив­шейся пищи увеличивается длина желудочно-кишечного трак­та. А ведь подобный переход к более грубой пище наблюдался и при движении колонистов на север. Можно предположить, что коренные поморы должны иметь несколько большую длину желудочно-кишечного тракта, чем люди, прибывшие на Север в более поздний период, когда край уже был освоен и характер питания изменился.

Другой приспособительной особенностью является повышен­ная адаптация организма к перепадам температур. Морозы, лет­няя жара, резкие похолодания в межсезонье, частые дожди вос-

принимаются поморами как нечто обычное, не вызывая сетова­ний по поводу неблагоприятного типа погоды или суровости климата.

Ежедневная физическая работа требовала от поморов очень больших усилий, значительных затрат энергии. Причем харак­тер работы отличался периодичностью. Физическая работа, тре­бовавшая сверхусилий (зверобойный промысел, строительство дома, зимняя охота, заготовка сена), сменялась физической работой, более легкой по своему характеру (изготовление и ремонт инвентаря, плетение сетей, подготовка снаряжения к промыслу и т. д.). Фактически поморы работали непрерывно в течение всего года. Сверхусилия сменялись более легкой фи­зической работой, и это воспринималось как своеобразный отдых.

Период «праздного времени», характерный для значительной части государственных и крепостных крестьян Центральной России, когда можно было неделями не слезать с печи, не изве­стен поморам, ведь зима — пора лесных промыслов, охоты на пушного зверя, подледного лова рыбы, время тяжелых физиче­ских испытаний. Такая цикличность (сочетание сверхтяжелой и более легкой физической работы) помогала избежать слишком высокого перенапряжения сил, защищала в зимний период от гиподинамии. «Праздное время» на Севере возникало только во время крупных религиозных праздников и не отличалось про­должительностью.

Влияние особенностей рациона на физическое и умственное развитие поморов

Рацион поморов определялся возможностями окружающей природной среды. Многие народы своим выживанием были обязаны каким-то определенным видам животных. Арабы Ара­вии полностью зависели от верблюдов, которые обеспечивали их мясом, молоком, шерстью, топливом (сухой навоз), жили­щем (шатры из шкур) и являлись идеальным транспортным средством. Ненцы соотносят свой образ жизни с жизнью одо­машненных оленей, без которых они перестанут быть ненца­ми.

Формирование субэтноса поморов Севера самым непосред­ственным образом было связано с морским и речным промыс­лом. Именно царица северных рыб — семга — дала им возмож­ность выжить в условиях суровой природы. Высокое содержа­ние рыбьего жира, энергетическая ценность, возможность длительного хранения соленой, вяленой или копченой семги в течение осени, зимы, весны позволяет назвать ее главным стра­тегическим продуктом, обеспечившим выживание новгородских колонистов в условиях Европейского Севера. В недавнем про­шлом ход семги на нерест по северным рекам представлял со­бой грандиозное зрелище. Рыба поднималась вверх по реке огромными косяками, а сам ход рыбы во многом напоминал нынешний нерест кеты и горбуши на нерестовых реках Камчат­ки и Сахалина.

Треска стала доминировать в рационе поморов несколько позднее, когда северными колонистами был налажен морской рыбный промысел на Мурмане (Мурманская страда).

В зимний период важнейшим объектом морского промысла становилась навага. Небольшая, нежная рыбка из семейства тресковых, которая никогда не вывозилась в Центральную Рос­сию (навага не может храниться в тепле, не переносит даже краткого размораживания, и поэтому ее обычно никогда не вы­возили с обозами в Москву или Петербург), была в зимний пе­риод основным продуктом на столах поморов.

«Окрестности Архангельска славны обилием рыбы наваги. Ловля сей рыбы весьма проста и дальных припасов не требует. Всякой рыболов, отвезжая из дому, берет токмо с собой пешню, для пробития прорубей, стул или чурбан, на коем сидит во время лову, цыновку или другое сему подобное для зделания шалаши уды, которые наживляет кусками сельдей. Алчная и хищная сия рыба весьма скоро попадается на уду, так та безпрестанно уду вытаскивать и опускать надлежит; в ловле сей упражняется равным образом женской пол и робята; доброй удильщик в день до двух тысяч рыбы наудить может» (академик Иван Лепехин, 1772).

Если учесть, что вес наваги может колебаться от 0,1 до 0,5 килограмма, то удачливые поморские «робята» и «жонки» за сутки могли вылавливать по нескольку сотен килограммов рыбы.

«Направляясь на нерестилище, рыба теснится к берегам. Поморским рыбакам хорошо известно главное правило ловли наваги: чем ближе к берегу, тем рыба крупней — до полуметра и весом до полкило.

Вообще, навага опровергает многие правила рыбной ловли. Ее не нужно ни подкармливать, ни подсекать.

Ее можно ловить, намотав конец лески на палец. Навага го­това сожрать и просто цветную тряпочку, и голый крючок. Она не срывается. Бывают случаи, когда навага принимает хвост резво поднимающейся вверх соплеменницы за добычу — и рыбак вытаскивает навагу не одну, а «с прицепом». Однажды удачли­вый помор вытащил целый «поезд» из трех ухватившихся друг за друга наважин» (Рыбалка для настоящих поморов // ГЕО. 2002. № 1).

Чем помимо рыбы питались поморы? Они полностью ис­пользовали возможности окружающей природной среды. Летом и осенью запасали грибы и ягоды. Брусника, черника, морошка, клюква обладали хорошей сохранностью и обеспечивали их витаминами практически весь год. Речная и морская рыба, бо­ровая дичь, морской зверь являлись их основными продуктами питания. В целом на ранних стадиях становления поморского субэтноса для рациона поморов свойственен недостаток зерно­вых и овощей. Следует учитывать, что в X I I — X I I I веках наблю­дается период похолодания, усиливается ледовитость океана, в частности льды полностью отрезают поселения викингов в Грен­ландии. Условия для развития земледелия существенно ухудша­ются. Огороды остались в Великом Новгороде, за тысячу кило­метров, за волоками, поэтому на ранней стадии формирования субэтноса репа и капуста в Поморье — роскошь, хлеб — лаком­ство, а рыба — обязательный элемент рациона поморов. Семга, навага, стерлядь, треска, лосятина, глухари, рябчики, тетерева — обеспечить такой рацион для своих семей могли далеко не все, а только наиболее удачливые промысловики или большие друж­ные семьи, где много сыновей-добытчиков. История Поморья знает времена, когда в трудные годы, спасаясь от цинги, готови­ли отвар из хвои, пекли лепешки с добавлением толченой коры, заваривали крапиву.

Очевидно многовековое преобладание в рационе поморов белков и жиров животного происхождения. В первые столетия колонизации Севера наблюдается диспропорция, связанная с не­достатком углеводородов в рационе. Мука, сахар, мед представ­ляли на Севере большую редкость. Первые крепости-поселения на берегах Северной Двины находились в окружении угро-фин­ских племен, поэтому ни огороды, ни распаханные поля еще не существовали, а хлеб приходилось привозить, пробираясь дли­тельными и опасными путями. Первыми на северной земле обо­сновались репа, капуста, рожь, а с X V I I I века — картофель.

Можно предположить, что колонисты брали с собой на Се­вер специалистов-бортников. Вся Русь в то время широко ис­пользовала в рационе мед домашних и диких пчел. Однако природно-климатические особенности Поморья не позволили развиться бортничеству, так как дикие пчелы на Севере встре­чаются значительно реже, чем в более теплых регионах.

Легко усваиваемые углеводы поморы получали в основном из дикорастущих ягод, широко распространенных на Севере — клюквы, брусники, черники, голубики, костяники, морошки, малины, смородины, шиповника.

Морской промысел позволяет обеспечить широкое использо­вание морепродуктов. Морепродукты содержат довольно много фосфора и йода. Известно, что недостаток данных элементов отрицательно влияет на развитие умственных способностей, особенно у детей. Нехватка йода в детском возрасте вызывает задержку психического развития, которая сохраняется на протя­жении всей жизни.

В 2005 году научный журнал «Psychology Today» опублико­вал результаты исследований различных продуктов питания, регулярное потребление которых приводит к улучшению ум­ственных способностей. Результаты исследований свидетельству­ют о том, что на первом месте по эффективности — клюква, употребление которой приводит к улучшению памяти, а также к более сбалансированной работе опорно-двигательного аппа­рата в пожилом возрасте, второе место занимает черника, тре­тье — свекла и капуста, на четвертом месте стоит жирная рыба, содержащая жирные кислоты, способные расщеплять вредные соединения.

Обратите внимание: все вышеуказанные продукты составляли основу традиционного рациона поморов, создавая естественные предпосылки для более высокого уровня развития их умствен­ных способностей, чем это было присуще другим российским субэтносам. Для сравнения — крестьяне средней полосы в до­петровский период зачастую месяцами пережидали «скудное время» на репе и ржаных лепешках. Зимой в поморских селах во время Рождественского поста, в постное, «скудное» для всей страны время поморская «жонка» или десятилетний ребенок за день могли выловить на удочку прямо напротив дома до полутон­ны свежей наваги. Таким образом, очевидно, что рацион поморов очень сильно отличался в лучшую сторону от особенностей пи­тания других народов, населяющих Россию, в значительной сте­пени влияя на их физическое и умственное развитие.

Наряду с положительными моментами, связанными с осо­бенностями питания поморов, следует отметить и отрицатель­ные последствия использования некоторых видов продуктов.

Предохраняясь от цинги, поморы во время зимовки или на промысле пили кровь убитых животных, ели строганину, сла-бопросоленную или сырую рыбу. Это неизбежно должно было приводить к заражению гельминтами.

Для поморов характерно избыточное потребление соли. Соле­ная рыба, соленое мясо, соленые грибы вызывают переизбыток соли в организме и нарушение проницаемости клеточных мемб­ран, повышение артериального давления. Таким образом, среди «трескоедов» было довольно много людей, больных гипертонией и страдающих от метеопатии при резкой смене погоды.

Воспитание, традиции, культура поморов — все это опреде­ляет их образ жизни, однако нельзя сбрасывать со счетов тот факт, что питание самым непосредственным образом влияет на развитие индивидуумов, их физические и умственные способ­ности. В частности, мясная пища порождает более динамичный тип поведения, а молочная вызывает умиротворение.

Поморское «поле»

В поморской поговорке говорится: «Море — наше поле». В древности, в эпоху собирательства, с угодий площадью 500 га

мог прокормиться только 1 человек, при появлении примитив­ного земледелия 500 га могли прокормить 100 человек. Помор­ское «поле» не похоже ни на что другое, и по площади промыс­ловых угодий, и по их размещению, и по продуктивности оно не поддается даже приблизительной классификации. Если пред­ставить промысловую территорию, с которой кормилась помор­ская семья, то она являет собой нечто необыкновенное, не ти­пичное для других регионов России.

Прежде всего, морской промысел преимущественно велся на исторически закрепленных за поморскими родами территориях. Из года в год поморы уходили на промысел к островам Белого, Баренцева морей, на Новую Землю, Грумант, где стояли их про­мысловые становища. У каждой семьи, рода, артели были свои традиционные районы морского промысла. На чужие угодия обычно никто не претендовал. Просторы Ледовитого океана позволяли поморам найти и освоить свое постоянное, родовое место, выделив его как промысловую территорию. Наложение промысловых территорий могло носить только временный или случайный характер, когда мезенские, онежские или двинские промысловые артели, не имея возможности заранее согласовать раздел промысловых угодий, оказывались в сезон достаточно близко друг от друга.

Весной, когда вскрывались реки Севера и лед через горло Белого моря устремлялся в океан, вслед за ним уходили в пла­вание поморские лодьи и карбасы. Три-четыре месяца тяжелей­шего промысла в арктических морях, жизнь в становищах — и возвращаются к родным берегам загруженные добычей суда. Объектами промысла были ценные виды рыб — треска, палтус, семга, зубатка, пикша, камбала. Если становища располагались на Новой Земле, Груманте или других крупных островах, то поморы кроме рыбы занимались охотой на суше и привозили мясо диких оленей, связки подкопченых гусей, тюлений жир и мясо, шкуры и клыки моржей. Иногда удавалось добыть поляр­ную акулу или белуху. Причем морские биоресурсы от данного вида воздействия на биосистемы не оскудевали. Одни и те же острова, заливы, кошки десятилетиями кормили поморские се­мьи, не утрачивая своего биологического разнообразия. Оче­видно, что существовало равновесие в системе «человек—при-

рода». Этому способствовал ряд естественных ограничивающих факторов.

Первый фактор — промысел в районах становищ не был круглогодичным и ограничивался определенными сроками (июнь—сентябрь). Вторым ограничивающим фактором была грузоподъемность лодей и карбасов, количество соли и бочек, взятых на промысел. При всем желании никто не станет добы­вать рыбы или морского зверя больше, чем можно сохранить и перевезти на материк.

Иногда поморы оставались на зимовку на островах Северно­го Ледовитого океана. Обычно это делалось для того, чтобы заготовить пушнину, охотясь зимой на песцов, северных оленей или белых медведей.

В частности, «вещий» сон М.В. Ломоносова, который, нахо­дясь в Петербурге, точно указал своим землякам, где следует искать тело его отца, погибшего на промысле, на самом деле не содержит ничего таинственного. Он просто указал точное место своего родового становища. То, что холмогорцы в процессе поисков не побывали там сами, может свидетельствовать о том, что родовые промысловые территории не только охранялись от посторонних, но по возможности и держались в секрете. Миха­ил Васильевич просто был вынужден в силу необходимости указать землякам точные координаты родового становища.

Третий фактор — поморы старались не брать от природы лишнего. Когда на промысле в X V I I I — X I X веках появились ев­ропейские шхуны с зверобоями и стали методично «зачищать» лежбища моржей, это было отрицательно воспринято поморами как неоправданное хищничество и погоня за наживой.

Можно утверждать, что первый участок поморского «поля» располагался за сотни километров от дома и использовался от 3 до 5 месяцев в году. Чаще всего это мог быть остров или берега укромного морского залива. Там и размещалось зимовье, родовое промысловое становище, куда поморские мореходы от­правлялись на промысел иногда на протяжении нескольких по­колений.

Возвращение домой — праздник, недолгий отдых. Затем — «легкий» труд: нужно отремонтировать судовое снаряжение, снасти, провести текущий ремонт судна, подготовить его к зиме,

отремонтировать хозяйственные постройки, огородить покосы и т. д.

С наступлением холодов — «ближнее поле». В зависимости от расположения поморских поселений, оно могло различаться по своему характеру и местоположению.

Для поморов, которые жили на берегах Белого моря, — это морской подледный лов, проводимый непосредственно вблизи сел. Рыба не всегда такая ценная, как добываемая в открытом океане, однако уловы достаточно стабильны, что позволяет не бояться голодной зимы. Ежедневно, в любую погоду, на прони­зывающем ветру и холоде проверяются сети и ловушки. Свозят­ся на берег мешки с навагой, камбалой, корюшкой, селедкой, сигом. Море продолжает щедро кормить поморов даже в самые лютые зимы, оно регулирует их сезонный трудовой ритм и определяет сложную модель поведения в системе «человек и море», модель, которая определяет весь поморский уклад. При­брежная рыбная ловля всегда была достаточно продуктивной.

Во второй половине зимы начинается беломорская зверобой-ка, связанная с промыслом тюленя со льда в северо-западной части Белого моря. Поморам снова приходится на несколько недель покидать свои дома, жить на льду, чтобы принять учас­тие в этом виде промысла. А затем — вновь подготовка к сле­дующему сезону.

Другим было «ближнее поле» у поморов, живших на берегах Двины, Онеги, Мезени, Пинеги на значительном удалении от моря. Поздней осенью и зимой они вели традиционный подлед­ный лов на реках и озерах, ставили морды, рюжи, добывали миногу, налима, семгу, сига, что считалось сравнительно про­стым видом деятельности, не требующим сверхусилий. Хотя в современном понимании — это тяжелый физический труд.

Многие холмогорские, усть-пинежские, онежские, мезенские поморы в зимний период вели в тайге промысел пушного зверя и боровой птицы.

Обращают на себя внимание принципы организации промыс­ла, существовавшая система строгих правил и освещенных тра­дицией взаимоотношений.

На реке поморская семья имела свои традиционные места лова, участки, на которые не имели права претендовать их со-

седи. Очевидно, что первоначально, когда семьи отселялись и основывали новые поселения, места лова осваивались родствен­никами по семейно-родовому признаку. Когда в поселении (де­ревне) селились новые жители, им указывался новый участок реки, где они сами должны были искать «уловистые» места, ямы, в которых собиралась на зиму рыба, и осваивать этот участок как родовой. Деревенское старшинство поморских родов, в основе которого положено не богатство, не социаль­ное положение, а время поселения в данном населенном пунк­те, прослеживается вплоть до конца X X века. Во многих де­ревнях очень хорошо знали, «чей род выше», и поддерживали это старшинство. Фольклористы отмечают, что даже во время деревенских праздников девушек во время танцев расставляли в хороводе в зависимости от внутридеревенского родового первенства.

Период коллективизации нарушил этот традиционный уклад, в годы войны обезлюдели поморские деревни, появилось в се­лах многочисленное пришлое население, родовые традиции оказались утраченными, но память о них сохраняется в помор­ской среде до наших дней.

Отношение поморов к реке особое. В 70—90 годы X X века автору неоднократно приходилось сталкиваться с тем, что по­моры, проживающие на островах в дельте Северной Двины, не утратившие навыки промысла и продолжающие работать в со­ставе рыболовецких артелей, сохраняют некоторые формы тра­диционного родового уклада. Они продолжают охранять свои родовые рыбные ямы, информацию о которых держат в глубо­кой тайне даже от друзей, соседей и товарищей по артели. Несмотря на наличие многолетних дружеских отношений с приезжими, они категорически отказывались показать семей­ные «ловы». Артельщики рассказывали, сколько семги подошло в этом году, сколько ими выловлено для семьи, демонстрирова­ли добычу, делились уловом, но никогда не показывали родо­вых ям. Фактически это стратегический запас на черный день, одна из самых тщательно хранимых родовых тайн. Не следует путать родовые и артельные рыбные ямы. Артель конца X X века — образование сборное, поэтому на артельные ловы дан­ные правила распространялись не всегда.

Поражает бережное отношение поморов к природным богат­ствам. Даже в самое тяжелое время (а на памяти нынешнего поколения это был период после распада Советского Союза, в 1991—1998 гг.) они брали от природы только самое необходи­мое. «На зиму», «на семью» вылавливали 2—3 семги и прекра­щали облавливать родовую семужью яму, хотя знали, что семга в ней еще стоит и ее можно выгодно продать. Объяснение самое экорациональное — «на праздники красной рыбы хватит, а все «зачистить» — в следующем году рыба не придет». Существо­вало неписаное правило — нельзя полностью облавливать ро­довые рыбные ямы, нельзя ловить в чужих родовых ямах. На Мезени автору приходилось сталкиваться с тем, что местные рыбаки знали высокоуловистые места, но не ловили в них. Когда их спрашивали, почему они этого не делают, те объясняли, что эти ямы относятся к той или иной деревне. Хотя на проходе, поднимаясь вверх по Мезени на моторной лодке, не возбранялось пройтись над уловистым местом с блесной и подцепить на до­рожку семгу из чужой ямы. Но только на проходе, специальное «траление» у чужой деревни обычно не одобряется и сейчас.

Исходя из вышесказанного становится понятным интерес, который проявляют в полузаброшенных поморских деревнях старики к результатам лова, проводимого пришлыми людьми (туристами, приезжими артелями). В большинстве случаев это не праздный интерес, а скорее ностальгический — на чьем бывшем участке ловили и насколько успешно, есть ли там еще рыба.

Можно предположить, что до начала коллективизации родо­вые семужьи ямы не скрывались от соседей-родственников. Между деревнями существовали четкие разграничения промыс­ловых территорий (участков реки), между соседями — семужь­их ям. Началась коллективизация, хлынули в деревню пришлые специалисты — и стали скрывать местные поморы друг от дру­га и от властей свои родовые уловистые места.

Описываемая система семейно-родовых семужьих ям объяс­няет многое, в том числе и некоторые кажущиеся странности в поведении поморов.

В 90-х годах автору довелось наблюдать, как реагировали потомки живущих на островах в дельте Северной Двины помо-

ров на проведение дноуглубительных работ. Со стороны каза­лось, что не произошло ничего необычного — в рукавах Двины стал работать земснаряд, однако в деревнях, расположенных в дельте, это рядовое событие вызвало неожиданный ажиотаж. Оказалось, что земснаряд «перемоет все ямы, где рыбу искать будем».

В 1982 году к автору обратился представитель лешуконских рыбаков, который просил помочь через облисполком убрать нового инспектора рыбохраны. Зная, что все жалобщики с точ­ки зрения законодательства являлись браконьерами, опрашивая представителя жалобщиков, автор обратил внимание на главное обвинение в адрес рыбнадзора — он браконьерит в чужих ямах. Сами браконьеры себя таковыми не считали, потому что ямы они использовали в соответствии с поморскими традициями — у каждого — своя, а вот пришлый «хищник» оказался для них опасным, и они решили жаловаться. Не зная исторически сло­жившейся в поморской среде системы взаимоотношений чело­века с природным окружением, ситуацию можно было бы оце­нивать как парадоксальную. Действительно, несколько десятков браконьеров жалуются на браконьера с удостоверением инспек­тора рыбоохраны — что может быть нелепее? Однако с точки зрения экологически рациональной модели поведения помора все находит свое объяснение. На их промысловой территории появился новый «хищник». Браконьер-рыбнадзор оказался в той же категории, что и медведь-шатун или волчья стая.

Анализируя расположение промысловых угодий поморов, следует выделить еще одно промысловое «поле». Это охотни­чьи угодья. Так же, как и семужьи ямы, охотничьи угодья были поделены между семьями и родами. Охотничьи избушки стара­ются ставить на лесных речках, ручьях, озерах. Зимой добы­вают пушного зверя — белку, куницу, выдру, лису; боровую дичь — рябчика, глухаря, тетерева. Поздней осенью заготавли­вают мясо — бьют быка-лося. Для завоза продуктов в лесную избушку и вывоза добычи в хозяйстве следует иметь лошадь. Довольно часто рядом с родовой охотничьей избушкой осваива­ют покосы — пожню.

Классика поморского охотничьего угодья — изба находится на берегу лесной речки на расстоянии 10—30 километров от

места ее впадения в Двину, Мезень, Пинегу или в Онегу. Зи­мой можно успешно охотиться. В лесу высокий слой снега, поэтому лоси переходят на лед и двигаются по льду речки, питаясь ветками кустарников, не уходя из ее долины. В ямах, на поворотах лесной речки собираются налимы, под переката­ми стоят хариусы. Летом прибрежные поляны (пожни) обка­шиваются, и сено на больших лодках переправляется в дерев­ню. В охотничьих поморских избах всегда хранился запас продуктов, постельные принадлежности, снасти. Хотя живут в них только в сезон охоты или покоса, избушки сохранялись в целости, так как соседи без острой необходимости чужие уго­дья не посещали. Многие нынешние законы тайги (запасы дров и продуктов, хранимые в лесной избушке для проходящих путников и т. д.) уходят своими корнями в законы поморов, которые были распространены на Севере и затем перенесены первопроходцами в Сибирь.

История свидетельствует о том, что для Южной и Централь­ной России охотничьи избушки, родовые зимовья не были ти­пичными. Следовательно, не казаки Ермака принесли в Сибирь традиции формирования охотничьих угодий, а первопроходцы-поморы, чей менталитет во многом был схож с менталитетом коренных народов Сибири, особенно в той части, которая каса­лась построения отношений с природным окружением. Глав­ный принцип — не брать лишнего. Отбирать у природы ровно столько, сколько необходимо для пропитания семьи, не оскуд-няя своей промысловой территории, не перегружая ее и поддер­живая на ней естественное равновесие. Отношение к промыс­ловой территории у поморов напоминает отношение к своему собственному подворью: «У лосей теленок вырос — пора за мясом идти», «В яме пять рыбин ходит — надо парочку взять».

Таким образом, промысловая территория поморской семьи (рода) состояла как бы из трех разноудаленных участков, отне­сенных один от другого порой на расстояние до тысячи кило­метров. Они включали родовое становище на острове в Север­ном Ледовитом океане, охотничью избу, расположенную иногда на расстоянии до сотни километров от деревни, родовые сему­жьи ямы на реке или в прибрежной зоне в непосредственной близости от жилья. Угасание поморского рода начиналось с со-

кращения промысловой территории, с того, что сначала преры­вался дальний морской промысел, затем прекращали посещать родовую охотничью территорию. После коллективизации не стало в личном хозяйстве лошадей, исчезла потребность обка­шивать дальние лесные речки, перестали отпускать колхозни­ков на многомесячную зимнюю охоту, рыболовецкие снасти передали в артели. Избушки стали реже посещаться, родовые охотничьи угодья утратили свое историческое значение.

Экологически рациональная модель поведения помора в ок­ружающей среде обитания формировалась на протяжении нескольких веков. В основе ее лежит строго поддерживаемое этническими традициями равновесие в системе «человек—об­щество (род, община)—природа». Традиционное поморское об­щество было во многом самодостаточным и развивалось как самостоятельная субэтническая единица.

«Верховенские» поморы

В предыдущей главе мы с вами познакомились с классиче­ским поморским «полем». Однако от внимания исследователей невольно ускользает особая категория поморов, которая не впи­сывается в данную классификацию. Это поморы из глубинных, материковых районов, удаленных на сотни километров от моря — поморы Великого Устюга, Соли Вычегодской, Каргополя. Для них морской промысел превратился в вариант отхожего про­мысла.

Обычно на промысел архангельские поморы уходили в пер­вых числах мая, сразу вслед за вешними льдами, приходили на Мурманскую страду и Грумант позже норвежцев, так как те добирались до мест промысла с запада по очищенному ото льда Гольфстримом морскому пространству. Поэтому, чтобы навер­стать упущенное время, русским поморам и с промысла прихо­дилось возвращаться позже норвежцев, задерживаться до самых холодов.

А теперь представьте, в какие сроки надо выходить в плава­ние не из Архангельска, а из Великого Устюга или Каргополя?

Нужно было пройти вслед за ледоходом 400—600 километ­ров до моря вниз по реке по большой воде, а затем их ждал

морской переход, занимающий до 1,5 месяца, и длительная морская страда. После этих испытаний надо было вернуться осенью обратно против течения в Устюг или Каргополь, минуя онежские пороги или двинские перекаты, на судах, нагружен­ных добычей. На карбасе, да еще против течения, это сделать нелегко. Северные реки раньше были полноводнее, чем сей­час, да и октябрь месяц ледок по берегам успевал выбросить, а это не самое хорошее время для подъема с грузом вверх по реке.

Выход один: карбас придется оставить где-то вблизи морско­го побережья и ремонтироваться на берегу в Архангельске, Холмогорах или Онеге. А команда должна распродать добычу там же и с санным обозом вернуться домой по первопутку, да еще кого-то оставить на зиму следить за ремонтом судна. По­добные разъезды довольно обременительны и отнимают много времени и сил. Поэтому можно предположить, что поморы с верховьев Двины, Онеги, Мезени, Печоры заводили артельные дома в Холмогорах, Архангельске, приморских селах, подселя­лись на зиму к переехавшим на побережье землякам и в зимнее время занимались подготовкой судов к промыслу, ремонтом снастей и не все артелью возвращались домой.

В этих условиях проще было наниматься в местные (примор­ские) артели. Приходилось отказываться от использования сво­их судов, жить на родине за сотни километров от моря, а перед началом промысла с последними санными обозами по апрель­скому снегу выезжать к побережью. Подобный отхожий промы­сел — это тоже поморская практика, ведь море является глав­ным кормильцем и этой категории поморов. Однако такие помо­ры, не имеющие собственных судов, зачастую годами живущие в Архангельске или Холмогорах, длительное время не возвра­щающиеся к собственным семьям, не занимающиеся домашним хозяйством, постепенно утрачивают единство со своей малой родиной.

Вот почему исторически сложилось так, что многие извест­нейшие поморские землепроходцы — выходцы из северных городков, расположенных достаточно далеко от моря (Карго­поль, Тотьма, Великий Устюг, Соль Вычегодская). В данном случае отхожий характер поморского промысла ослабил их свя-

зи с родиной, превратил их в вынужденных путешественников, и, когда России потребовались люди, способные шагнуть «за горизонт», именно они первыми устремились на восток, север, юг (до самой Калифорнии), возглавив отряды землепроходцев.

Вот почему среди поморов «приморских» так мало великих путешественников. Им не позволяло поморское хозяйство на многие годы отрываться от дома.

А вот поморы «верховенские» (жившие в верховьях север­ных рек) — те были в меньшей степени в силу сложившихся обстоятельств привязаны к своим домам. Фактически они жили на два дома (в верхнем и в нижнем течении реки). Можно пред­положить, что неженатая «верховенская» молодежь могла годами жить в поселениях на побережье у родственников, знакомых, товарищей по промыслу, участвуя вместе с местными артельщи­ками в беломорской зверобойке и подледном лове, подготовке судов и инвентаря. Именно они составляли костяк экспедиций, отправлявшихся на поиск новых земель «встречь солнцу».

Особенности поморского менталитета

Отношение поморов к окружающей природной среде осно­вано на определенных культурно-этических принципах. На Се­вере среди поморов широкое распространение имели духовные стихи, позволяющие понять внутренний мир человека. В Вет­хом Завете человек, сотворенный по образу и подобию Божию, был поставлен господствовать над природой, а в духовных сти­хах «человек не царь земли, а сын ее», и лишь через мать свою Богородицу он носит печать божественности (Н.М. Теребихин). Это очень важный мировоззренческий принцип — «сын земли» относится к ней бережно и осторожно, не так, как самодоста­точный «наместник» Бога на земле.

В поморской среде на протяжении веков сохраняется множе­ство следов языческих традиций. Характерное для Руси двоеве­рие органично сочетается со строгим православным каноном. Даже элементы неживой природы у поморов приобретают ан­тропоморфный характер.

М.М. Пришвин отмечает, что отношение к ветрам у поморов выражается в ассоциациях, насыщенных глубоким духовным со-

держанием: «...обедник — хороший ветер, у него жена краси­вая: к вечеру стихает. Полуночник — тот злой: как начался, так и не стихнет. Шелоник — ярой: тот на море разбойник. Запад — тот не в счет, тот на дьявольском положении. Все равно что антихрист». Выходит, что за каждым ветром стоит вполне кон­кретная антропоморфная сила, характеризующаяся определен­ным отношением к человеку.

В Поморье, на краю земли, соучастие Бога, антихриста и их помощников выражено в языке более многолико и ярко, персо­нифицировано в облике добрых и злых существ.

Н.А. Афанасьев отмечал, что «времена года представлялись... живыми воплощениями стихийных богов и богинь, которые поочередно нисходят с небесных высот на землю и устраивают на ней свое владычество». Даже время суток имело свой образ, так как в его основе — борьба добрых и злых духов. Жизнь на краю земли породила совершенно особый тип людей (Н.М. Те-ребихин).

Парадоксально, но в поморской среде тяжелейший круглого­дичный физический труд систематически сочетается с умствен­ным трудом — любовью к книге, знанием морских карт, умени­ем пользоваться навигационными приборами, проектировать и строить морские суда, ориентироваться в океане и в тайге. Как такое может быть, почему тяжелейший труд в условиях жесткой борьбы за существование не превратил людей в безынициатив­ных исполнителей алгоритма самовыживания? Ведь именно многовековая циклограмма консервативного крестьянского са­мовыживания, освященная крепостничеством, породила «идио­тизм деревенской жизни» в средней полосе России.

Для поморов Европейского Севера характерна высокая гра­мотность и предприимчивость (великий помор Михайло Ломо­носов тому наглядное свидетельство), что в свою очередь нахо­дит выражение в тяге к новому, неизведанному. Поморские ло-дьи бороздят просторы Ледовитого океана. Поморы ведут промысел у берегов Новой Земли, ходят на Грумант (Шпицбер­ген), первыми пробиваются через льды в устья сибирских рек.

В поморской среде на протяжении нескольких веков ведет­ся своеобразный «естественный отбор» не только лучших мо­реходов и промышленников, но и наиболее высоконравствен-

ных людей. «Морской устав» промышленников Новой Земли и «Устьянский правильник» (правильник — от «правило») со­держат свод правил общечеловеческого поведения во время промысла.

К участию в промысле допускались только самые лучшие и надежные люди. «За которым человеком сыщется какое воров­ство или татьба или какое скаредное дело, кто сироту обидит или деньги в рост давал, того в промышленный поход не брать» («Устьянский правильник»). Не берут недостойного человека в поход — значит, не будет он иметь и права на дополнительные доходы от промысла, значит, будет беднее его род, не будет ему уважения в поморской среде, не сможет он своих дочерей до­стойно выдать замуж, не выделят промышленники ему долю «на старость» и т. д. (Вот он, «обратный отбор» будущих соста­вов комбедов и комиссий по раскулачиванию, когда лучшие — в море, а недостойные — в доле.)

Морской промысел очень опасен. Гибель мореходов была обычным явлением. В сформированном в нашем сознании Б.В. Шергиным и К.П. Гемп облике помора фигурируют смелые мореходы на надежных карбасах, а ведь мы не задумываемся о том, что это описание — описание помора начала X X века. На самом деле все было намного тяжелее и опаснее. С X I V по X V I I I века совсем другими были условия поморского промыс­ла. «Суда употреблялись шитые ремнями, снасти ременные, паруса кожаные. Каковы сии орудия против мокроты и стужи?» (М.В. Ломоносов).

Как будет вести себя такое судно во льдах, когда во время промысла на борт обрушиваются клыки пятидесятипудового моржа, тянут в глубину, грозя опрокинуть, полярная акула или белуха? Очевидно, что крушения промысловых судов происхо­дили достаточно часто. Оставшихся в живых «бедственных людей» иногда удавалось подобрать и спасти другим промыш­ленникам. «Устьянский правильник» на их счет дает вполне кон­кретные рекомендации: «И хотя принятые бедственные люди промышляют из-за хлеба и доли не просят, но, по превосходно­му разуму, долю им дать». Очень гуманное правило.

Правилами оговаривается, что промышленники обязаны за­ботиться о вдовах и сиротах «промышленных людей», а также

о старых поморах, не способных самостоятельно выходить на промысел.

«...От веков повелено начатки промыслу нищим давать, мо­реходных и промышленных людей вдовам и сиротам. Зверя давать мерного, а не детеныша. И кожа чтобы не резана, не колота.

Которые от многия службы морские пришли в глубокую старость, давать по тому же».

«О, человече! Лучше тебе дома по миру ходити, куски соби-рати, нежели в море позориться, переступая вечную заповедь морскую» («Устьянский правильник»).

Существующая до сих пор охотничья традиция, распростра­ненная от Карелии до Дальнего Востока, оставлять в лесных охотничьих избушках дрова, спички и соль — тоже уходит кор­нями в одно из поморских правил. «В пустых берегах, в стано­вых избушках, где оследиться привелось, оставлять хлебов, муки и, по силе, всякого припасу на произволящих людей. По измо-женью печь поправить, дров собрать и наколоть. И огнивцев, и кудельки оставить. Что здесь о терящем человеке попечаловал, то о тебе в ином месте люди вдвое порадеют».

Из Поморья традиция обустраивать становые избушки рас­пространилась по всей Сибири.

«По взятии Ермаком Сибирского царства и по многих прира­щениях на восток Российской державы, произведенных больше приватными поисками, нежели государственными силами, где казаки, оставшиеся и размножившиеся после победителя в Сиби-ре, также и поморские жители с Двины и из других мест, что около Белого моря, главное имеют участие...» (М.В. Ломоносов).

Трудно предположить, что донские казаки в своих степях имели большой опыт обустройства охотничьих избушек, да и охотники-кочевники Сибири до похода Ермака вместо охотни­чьих избушек имели чумы, юрты, шалаши или землянки. Так что можно утверждать, что именно поморы сформировали дей­ствующий до наших дней неписаный закон обустройства про­мысловых избушек и становищ в зоне тайги, которым старают­ся руководствоваться многие охотники, рыбаки и туристы.

Поморы первыми стали осваивать север Сибири. В 1594 году Баренц пытался пройти «Сибирским океаном» в Восточную

Индию и встретил поморских промышленников: «...чаяли, что Сибирский океан открыт, и для того всячески стали сквозь Вайгач пробиваться, а особливо что видели российских промышленни­ков с моржовым салом, зубами и с солеными гусями, вышедши­ми из Карского моря, у коих выспросили нужные обстоятель­ства» (М.В. Ломоносов. Краткое описание разных путешествий по северным морям и показание возможного проходу сибир­ским океаном в Восточную Индию).

В X V I — X V I I веках начинается заселение русскими Сибири — и поморы вместе с казаками идут «встречь солнцу», доходят до Великого океана, изучают побережье северных морей, открыва­ют Русскую Америку.

«Холмогорец Федот Алексеев... с казаком Иваном Дежневым предприняли путешествие из реки Ковыми на восток...»

«...На семи кочах с немалым числом народа, на каждом судне около тридцати человек Алексеев и Дежнев обогнули Чукот­ский нос» (М.В. Ломоносов).

Мыс Дежнева можно найти на любой карте Евразии, а вот имя холмогорца Федора Алексеева известно только специалис­там, хотя очевидно, что в плавании по арктическим морям опыт поморского кормщика значил намного больше, чем воинские навыки казака.

В петровскую эпоху поморы составляли костяк Великой Северной экспедиции. Десятки славных имен поморов вписаны в историю арктических исследований. Заливы, острова, проли­вы на побережье Северного Ледовитого океана носят их имена.

МИФЫ БЕЛОМОРЬЯ

История — дама капризная. Деяния одних людей она не всегда заслуженно возвеличивает, деяния других обрекает на забвение.

На Европейском Севере хорошо известно имя английского капитана Ричарда Ченслера. В августе 1553 года его корабль «Эдуард Буонавентура» (Эдуард Благое Предприятие) вошел в западное устье Двины. Ченслер был принят в Москве Иваном

Грозным и выступил с предложением установить постоянные торговые связи между Россией и Англией. После этого он был отпущен с почестями на родину, а на следующий год вернулся в Россию и привез с собою полномочных представителей «Об­щества купцов, искателей открытия новых стран, земель, остро­вов, государств и владений неизвестных и доселе не посещае­мых морским путем», которые и заключили с Иваном IV рус­ско-английский торговый договор.

Многие отечественные историки и краеведы самым непо­средственным образом связывают плавание Ченслера и строи­тельство Архангельска.

В общественном сознании сформирован образ первопроход­ца Ченслера, прорубившего «окно» из Европы в Поморье.

Однако история освоения Севера свидетельствует об обрат­ном. Ченслер не был европейским первопроходцем на Русском Севере.

Н.М. Карамзин в «Истории государства Российского» (том 2, глава 7) пишет: «Древняя Биармия, уже давно область Новго­родская, все еще славилась торговлею, и корабли шведские, норвежские не переставали до самого X I I I века ходить к устью Северной Двины. Летописцы скандинавские повествуют, что в 1216 году знаменитый купец их, Гелге Богрансон, имев несча­стную ссору с биармским начальником, был там умервщлен со всеми товарищами... Норвежцы хотели мстить за то биармским жителям и, в 1222 году, прибыв к ним на четырех кораблях, ограбили их землю...»

После окончания кровопролитной войны между Норвегией и Заволочьем в 1326 году был заключен мирный договор, в соот­ветствии с которым русские и норвежские купцы могли свобод­но плавать от устья Северной Двины в Норвегию и обратно.

В 1496 году посланник Ивана I I I Григорий Истома совершил успешное плавание из устья Северной Двины в Данию. Отно­сительно типа судна и состава команды «Устюжский летопис­ный свод» ничего не говорит, однако можно предположить, что с Двины тогда можно было уйти в океан только на судах мест­ной постройки и с местными поморскими командами.

В 1497 году из Дании морем вернулось русское посольство: «И они пришли на Двину около Свейского королевства и около

Мурманского Носа морем акияном мимо Соловецко монастырь на Двину, а з Двины мимо Устюг к Москве. Да с ним пришел датского короля посол, имянем Давыд...»

В 1500—1501 годах с Двины совершили путешествие в Ев­ропу «посланники Ивана I I I Третьяк Далматов и Юрий Мануй­лов грек». После того как связь с Западной Европой через Белое море была установлена, послы датского короля неоднократно и самостоятельно прибывали в устье Северной Двины для даль­нейшего проезда сушей в Москву.

Данная небольшая историческая справка позволяет развеять некоторые ложные стереотипы.

Миф первый

«Открытие» северной Московии Ченслером — не более чем один из рядовых эпизодов плаваний в северных морях. До Чен-слера между Европой и Беломорьем совершали плавания рус­ские, норвежские, датские суда. На Двину неоднократно прибы­вали официальные послы Дании (в том числе и на собственных судах) и Священной Римской империи.

Кажется странным, что спустя много лет после налаживания поморами морского сообщения с Европой на Севере объявляет­ся (1553 г.) отважный английский капитан, который почему-то воспринимается нашими современниками чуть ли не как перво­открыватель «Московии». Возможно, что отчасти это было да­нью уважения к тем жертвам, которые понесли англичане, осва­ивая морской путь в Россию. Ведь Ченслер входил в состав очень неудачной экспедиции. Во время первого плавания Ченс-лера (1553—1554) в состав английской эскадры входило три суд­на. Причем экипажи двух судов, включая руководителя экспеди­ции сэра Виллоуби, погибли все до единого человека от голода и цинги. Во время второго плавания к берегам Поморья (1555— 1556) английская эскадра насчитывала 4 корабля, из которых два разбились у берегов Норвегии, а одно судно потерпело кру­шение у берегов Шотландии, при этом погиб и сам Ченслер. Получается, что за две экспедиции в Поморье из 7 судов погиб­ли 3 судна и 5 экипажей, в том числе погибли руководители как первой, так и второй экспедиций.

Отдавая дань уважения мужеству средневековых английских мореплавателей, мы одновременно не можем не испытывать обиды за соотечественников. Экспедиция сэра Виллоуби была направлена на Север для того, чтобы найти северный морской путь в Индию, минуя берега Сибири. Ченслер повернул свой корабль на юг и вошел в Белое море — это свидетельствует о том, что англичане совершенно не представляли себе масшта­бов задуманного предприятия.

Сравнивая экспедицию Ченслера с ранними плаваниями в Европу русских мореходов (1497, 1500 гг.), которые обходили Скандинавию с севера и успешно достигали берегов Дании, невольно задаешься вопросом — кто были те безвестные поморские капитаны, имена которых не сохранила история. В исторических хрониках сохранились имена московских, дат­ских послов, а вот кто благополучно доставлял их с Двины в Европу и обратно, нам неизвестно. Зато именем Ченслера на­звана улица в Северодвинске, в вузах Северо-Запада проводятся научно-практические конференции, посвященные очередной годовщине его исторического плавания. А ведь по большому счету его заслуги намного меньше, чем заслуги незаслуженно забытых поморских мореходов.

Миф второй

Прибытие на Русский Север экспедиции Ченслера во многих исторических исследованиях непосредственно связывают со строительством Архангельска и превращением Поморья в ос­новной центр торговли с западноевропейскими странами. Но так ли это? Корабль Ченслера случайно появился в устье Север­ной Двины в 1553 году. После подписания русско-английского торгового договора недалеко от места первой высадки был по­строен английский купеческий двор с пристанью для выгрузки товаров, через эту английскую факторию и велась неспешная торговля. Только через 30 лет — в 1583 году было принято царское решение срочно, «одним годом», строить Архангельск. Почему именно в 1583 году? Да потому что в 1583 году была окончательно проиграна длившаяся 25 лет Ливонская война,

Россия потеряла побережье Балтийского моря и поморский путь оказался единственным безопасным путем в Западную Европу. А достославный Ричард Ченслер тут, собственно, и ни при чем.

Если бы Балтика осталась под контролем русского государ­ства, то и Архангельск никогда бы не стал первым морским портом России, ведь возить товары к беломорскому побережью из Москвы через Вологду очень долго и дорого, да и сам ар­хангельский порт мог эффективно действовать только полгода (май—октябрь) до наступления ледостава. И кто бы тогда вспом­нил, что приплывал когда-то к Розовому острову (о. Ягры) ко­рабль некого английского мореплавателя?

Таким образом, некоторые северные мифы-стереотипы долж­ны быть критично переосмыслены.

Очевидно, что Ченслер — не первооткрыватель и не первый западноевропеец, прибывший морским путем в Беломорье.

Очевидно, что Архангельск построили не потому, что имен­но на Севере англичане «прорубили окно в Московию», а пото­му, что ливонские рыцари вытеснили русских с побережья Бал­тийского моря, и других безопасных путей сообщения с Запа­дом просто не осталось.

Наряду с множеством мифов об истории поморского этноса существует миф о «вольных» поморах и «твердой» руке Москвы.

Есть заблуждение, что «вольные» новгородские колонисты, приступившие к освоению Заволочья, не были ограничены в местах расселения, выборе лучших рыболовных и сельскохо­зяйственных угодий, удобных для освоения. Жили они вольно под защитой Господина Великого Новгорода, пока не дотяну­лась до этих краев «тяжелая» рука Москвы. От Ивана I I I до Петра I шло постепенное «закручивание гаек», направленное на подчинение свободолюбивого Севера власти московских прави­телей. Так ли это?

Первыми в Поморье проникли вооруженные ватаги ушкуй­ников. Вооружить, снабдить продовольствием, обеспечить лод­ками и проводниками большую группу людей — это могли себе позволить только люди обеспеченные (вспомним Ермака, вооруженного и отправленного на завоевание Сибири Строга­новыми).

Ватаги удальцов-ушкуйников — это, как правило, не непосе­ды-путешественники, а снаряженные боярами военные отряды, возглавляемые боярскими сыновьями и призванные не только обследовать, но и по возможности утвердить право собственно­сти боярских родов на вновь открываемые территории Помо­рья. Поэтому, когда вслед за ушкуйниками на Север стали пере­селяться простые новгородцы, которые, по утверждению исто­риков, «бежали от усиливающегося крепостного произвола», переселенцы столкнулись с тем, что лучшие земли, морские про­мыслы, соляные источники уже были поделены между боярски­ми родами, заявившими на природные богатства Севера свои права гораздо раньше.

В частности, к концу X V века только один могущественный род бояр Борецких владел сплошным пространством по всему побережью Белого моря от Двинского устья до устья реки Кемь, а ведь были еще вотчины и других новгородских боярских ро­дов и богатейших северных монастырей.

Где уж тут проявиться «вольностям» поморским? Налицо возникли все предпосылки для закрепощения северян боярами да монастырями, ведь практически все поморское побережье вместе с крупнейшими поселениями относилось к их вотчинам.

Откуда же взялась подмеченная еще Петром I поморская независимость и самобытность?

В X I V веке сформировался поморский субэтнос, формирова­ние шло в условиях постепенного развития на Севере крепост­нических отношений. Основные ресурсы и средства производ­ства принадлежали боярам и монастырям, и некоторые северяне уже потеряли право покидать своих хозяев, превратились в хо­лопов или закупов. Политика московских царей спасла Север от крепостного права.

В 1478 году войско Ивана III осадило Новгород. Новгород­ская феодальная республика прекратила свое существование. Вся Двинская земля была присоединена к Московскому государству, а поморские земли (кроме монастырских, а они составляли тог­да только 21%) были объявлены государственными.

Новгородские бояре-вотчинники потеряли свое влияние, они полностью лишились северных владений.

Поморские колонисты никогда больше не зависели от своих бывших господ, они были объявлены государственными людь­ми, «сиротами великого государя московского».

С 1478 по 1556 годы управление Поморьем осуществлялось присылаемыми из Москвы наместниками, а затем управление было передано выборным головам от всей Двинской земли. Население было поделено на «волостных, посадских и монас­тырских людей».

Фактически начиная с 1556 года Поморьем управляли сами северяне — «выборные головы». Причем такая форма правле­ния определялась царским указом, это не казачий круг, который не признавала Москва, это вполне узаконенная официальная форма местного самоуправления.

В 1764 году Екатерина I I провела секуляризацию монастыр­ских земель, морских промыслов и солеварен. Теперь практи­чески почти все земли Поморья перешли в государственную собственность и стали более доступными для их использования поморами.

Очевидно, что именно мудрое отношение московских царей к далекой северной окраине позволило сформироваться уникаль­ному образованию — поморскому субэтносу, который с 1478 по 1917 годы развивался во многом самобытно, свободно и незави­симо.

Свободолюбие и своеволие поморов — не выдумка писате­лей. Даже указы весьма гневливого и уважаемого на Севере Петра I для поморов были «не указ». Существовал строжай­ший запрет императора строить «староманерные суда», однако поморы продолжали строить кочи вплоть до начала X X века. Даже в 1912 году в Архангельском порту было зарегистриро­вано 16 кочей, изготовление которых было запрещено еще при Петре.

Да и северный «Сусанин» кормщик Иван Рябов, посадив­ший на мель шведские корабли перед пушками Новодвинской крепости, попал к шведам «в провожатые» не случайно — он сознательно нарушил приказ, запрещавший поморам выходить на промысел в связи с появлением в Белом море шведской эскадры.

ПОМОРСКОЕ СЕМЕЙНОЕ ВОСПИТАНИЕ

Поморская семья — явление особенное. Роль женщины-ма­тери в семье у поморов несколько иная, более значимая, чем у женщин в Центральной России. Женщины и девушки Беломо-рья в решении хозяйственных и бытовых дел были самостоя­тельнее, чем -женщины в других районах дореволюционной России. Они много помогали мужьям в подготовке к опасному труду на море, а в периоды длительных отлучек мужчин на промыслы — на Мурманскую страду, на Кедовский путь, в плавания в Норвегию — они оставались правительницами все­го хозяйства и главой семьи. Поморки знали, испытали, «что хозяйкой дом держится». Хозяин — он добытчик на всю семью, не легок его труд, а в повседневных хозяйственных и семейных делах он полагался на хозяйку. Девушки-невесты уже с мало­летства усваивают, что «без хозяйки — дом сирота», а подрас­тая, убеждаются, что «без семьи у мужика не жизнь, а одно баловство». К тому же неизбежный в условиях Беломорья рас­порядок труда и быта, еще более суровый, чем у крестьянок северных междуречий, приучал ее к самостоятельности, а мно­гие виды работы, подчас наравне с мужчиной, — к значитель­ной независимости.

«Помор на море хозяин, ему не перечь, а поморка во дому и в детях на равных, а иной раз она над им верх берет, больше эти дела знает; слово каждого, мужа и жены, — слово хозяйское. Она в дому большуха, так у нас хозяйка зовется» (К.П. Темп).

Самостоятельность поморок была обусловлена особенностя­ми трудового ритма поморской семьи. Муж и старшие сыновья ежегодно уходят на промысел. С мая по сентябрь на 5 месяцев, а если придется остаться на зимовку, то и на полтора года. Вернулись с промысла мужчины — наступает для них считаю­щееся «праздным» время, когда нужно безотлагательно уладить накопившиеся за время плавания дела: распределить часть до­бычи между участниками промыслового похода, выделить долю поморским старикам, вдовам и сиротам, заплатить налоги, пред­ложить часть добычи для продажи, выяснить, как прошел про­мысел в других артелях, подготовить судно к зимней консерва­ции и ремонту и т. д.

При таком трудовом ритме надеяться на помощь мужа-про­мышленника значительную часть года поморке не приходилось. Она вынуждена была брать на себя всю полноту ответственно­сти за ведение хозяйства и воспитание младших детей в его отсутствие. В ее обязанности с начала мая по сентябрь-октябрь входило: вспахать поле (муж уходит в плавание, когда земля еще не оттаяла), посадить рожь, вскопать огород, заготовить сено для лошади или коровы, вырастить, сохранить и убрать урожай, запасти на зиму ягод и грибов на всю семью, пригото­вить запас веников для бани, лучины на зиму, лекарственных трав, обиходить дом, детей, престарелых родителей и домаш­них животных. Перед уходом мужа на промысел обеспечить его одеждой и продуктами, собрать все необходимое.

Кроме того, на ней лежали типично «женские» обязанности по обработке пряжи, вязанию, изготовлению и починке одежды, выпечке хлеба, воспитанию малолетних детей, уходу за преста­релыми родителями.

Вернувшийся из многомесячного плавания муж продолжал находиться в плену своих «мужских», промысловых забот. Нужно было отремонтировать карбас, подготовить снасти. Пройдет 3—4 месяца, и помор уходит на зверобойку в северо-западную часть Белого моря.

Опять «большуха» на месяц остается на хозяйстве старшей. А после мартовской зверобойки не за горами и май, когда снова ждет мужчину океанская страда.

Само понятие «большуха» очень емкое. Это как показатель особого социального статуса женщины. «Большуха» независи­мо от возраста женщины («большухой» можно было стать и в 18 лет) значит «главная, уполномоченная, ответственная». Имен­но к «большухе» в отсутствие мужа должен обратиться чинов­ник, купец, приказчик, староста, священник, так как она реаль­но принимает решение за всю семью. Купить, продать, заказать, изготовить, оплатить — все это в ее компетенции. Как бы сей­час сказали, она распорядитель кредита, хранитель семейного очага, ревнитель семейных морально-этических норм.

Мужа месяцами не бывает дома, значит, нужно вести себя в его отсутствие так, чтобы не возникало никаких кривотолков и поводов для подозрения в супружеской неверности. Вот почему

выезд в город — женщины вместе с «большухами» собираются, в лавку к купцу заходят по нескольку человек, в гости в сосед­нюю деревню планируют съездить к родным — обязательно с кем-то из домашних. Даже и сейчас этот отголосок существует, когда бабушки-поморки приглашают «товарок» вместе пройти до магазина или почты, «чтобы не скучно было». Мы воспри­нимаем такое поведение как желание пообщаться, поговорить друг с другом, узнать новости. Но ведь на самом деле это вос­питанный многими поколениями негласный запрет появляться одной в тех местах, где могут быть посторонние мужчины.

В поморской семье у каждого свои обязанности. Отец полно­стью отвечает за корабельные дела. Мать до этих дел не каса­ется. За то время, что отец остается на берегу, кроме корабель­ных дел он обязан выполнить «мужскую» работу — отремонти­ровать дом, подсобные помещения, загоны для скота, огородить выпасы, запасти дров на целый год, отремонтировать снасти, закупить необходимые для семьи товары. Дел очень много. Даже когда перед Рождеством к берегу подходят огромные косяки наваги, на подледный лов выходят в основном подростки, по­морские «жонки», старики.

Очень четкое, даже жесткое распределение обязанностей позволяло избегать возникновения в семье двоевластия и неиз­бежных при этом раздоров. Корабельное дело — это обязан­ность, домашние заботы — это обязанность, никто ими не дол­жен особо гордиться, попрекать друг друга тем, что он делает что-то, что недоступно другому члену семьи. Муж и жена, две половинки единого целого, органично дополняющие одна дру­гую и в полном объеме отвечающие за свою часть семейной работы.

«По праву величают хозяйку — болынуха. Прежде всего, она природная семьянинка: гордится большой семьей, заботится о ней, поучает ее; она хозяйственна, уверена в себе, знает себе цену, смелая, держится и в молодые годы с достоинством, а станет старше — это уже степенная, знающая цену труду, умуд­ренная жизнью женщина. Она «не жалится» при всех своих многочисленных трудах, делах и заботах, тревогах и печалях» (К.П. Гемп).

В поморских семьях не принято было выносить сор из избы.

Жена не должна была рассказывать соседкам и подругам о том, как складываются ее отношения с мужем. Не полагалось и жаловаться на него. Если женщина начинала жаловаться на своего мужа, ее начинали высмеивать соседки как несамосто­ятельную хозяйку или «поднимали на глум». «Большуха» не должна была делиться своими проблемами и с детьми. Это тоже осуждалось в поморской среде. Очевидно, что это прави­ло было связано с тем, чтобы мать в случае возникновения внутрисемейных конфликтов не настраивала младших детей против отца.

Девушки-поморочки, родом своими гордящиеся, смелые, за­щищенные многочисленной родней, уверенные в себе, хозяй­ственные, были желанными невестами.

В Устьянском правильнике относительно поморочек есть указание: «Гораздых девок «в господу» не пихать». То есть здо­ровых, «гораздых» поморочек в монастырь не отдавать. По су­ществу, речь идет о довольно своеобразном внутриродовом от­боре — кривых, хромых, физически и умственно неполноцен­ных дочерей отправлять в монастыри, чтобы детей не рожали и поморский род не портили. «Возьми, Боже, что нам не гоже» — не отсюда ли пошло это выражение?

Получается, что у поморов существовала скрытая система отбора по генетическим и этическим критериям.

Недостойных людей, замеченных в неблаговидных поступ­ках, не брали на промысел, они оставались на берегу и со вре­менем теряли статус помора, а больных, неполноценных деву­шек отправляли в монастыри. Таким образом, поморские рода проходили своеобразную генетическую и морально-этическую селекцию, что повышало их шансы на выживание в суровых условиях Севера.

Большинство поморских семей были многодетными. Помор­ские дети были здоровыми и сильными. Возможно, это было связано с особенностями трудового ритма промышленников. Современные медики советуют: чтобы с большей степенью вероятности зачать здорового и сильного ребенка, мужчине ре­комендуется полное воздержание в течение 3—4 месяцев, на­хождение, по возможности, подальше от городов и населенных пунктов, в экологически чистой местности, проводя время где-

нибудь в горах или в тайге (в экспедиции, походе, на охоте и т. д.)- Можно утверждать, что за время промысла организм по­мора был хорошо подготовлен к зачатию здорового ребенка, ведь на промысле помор питался в основном свежей морской рыбой и мясом. А представьте себе крестьян центральной России: все лето работали на барщине, на покосах, на уборке хлебов, на самых тяжелых работах, получая в качестве дополнительного приварка пожелтевшее прошлогоднее сало. Затем осень — пора деревенских свадеб.

«Поморская семья — своеобразный мир, отличала его взаим­ная уважительность всех ее членов. Раньше Дашек да Палашек здесь не встретишь, малыши Дарьюшки да Полюшки, девушки Дашеньки да Пелагеюшки, а вышли замуж — уже и по батюш­ке величают. Отца величали батюшкой, мать — мамушкой, а крестную — матушкой. У всех членов семьи был ярко выражен общий семейный интерес к делу». «Работаем на строительстве дома ли, судна, на промысле — все семьей». До тех пор, пока не разлетались из гнезда дочери и сыновья, всем заправляли отец и мать на равных. Только мать не касалась корабельных дел. Все подчинялись отцу-матери без прекословия, уважитель­но относились ко всем старшим родичам, особенно к крестным.

На странице 8 упоминалась выдвинутая авторами гипотеза о том, что, возможно, в формировании поморского субэтноса при­няли участие пленные норвежские женщины, вывозимые на бе­рега Двины в X I I I — X V веках. Если воспользоваться методом этноисторйческой реконструкции поморского архетипа и срав­нить особенности поведения поморок в семье, то можно найти этому некоторые косвенные подтверждения.

Проанализируем, как будет вести себя норвежская полонян­ка, которая не по своей воле оказалась в чужой стране среди незнакомых людей.

1. Она будет замкнута. Но ведь у поморок замкнутость возведена в правило добро­

детельного поведения — нельзя жаловаться на мужа, нельзя рассказывать о характере отношений в семье, даже нельзя де­литься своими проблемами с собственными детьми. То есть замкнутость поморок, ставшая в период расцвета субэтноса нормой поведения, первоначально могла быть обусловлена осо-

бенностями адаптации в новой социальной среде скандинав­ских пленниц.

2. Она попытается создать свой собственный микромир, где она чувствовала бы себя защищенной.

Поморки выполняют большое число «женских» хозяйствен­ных обязанностей, к исполнению которых не допускаются муж­чины. Циклограмма «женской» работы настолько сложна и многообразна, что мужчины без помощи хозяйки, «большухи» не могут обходиться. Создавая свой хозяйственный микромир, тщательно его оберегая, женщина повышает свой социальный статус, становится самостоятельной и незаменимой. Отсюда — равные права отца и матери в поморских семьях.

Обратите внимание. Если сравнить поморок и поморов, то очевидна разница в поведении. Поморы всю жизнь работают артелями, постоянно общаются, совместно трудятся или празд­нуют. Поморки замкнуты, скрытны, горды, эмоционально хо­лодны, причем внутренне они ощущают свое скрытое превос­ходство над «непоморками», хотя сами это превосходство открыто ничем не демонстрируют. (Возможно, со временем ге­нетическая экспертиза будет более простой и надежной, и тогда удастся провести исследования и подтвердить или опровергнуть возможную связь поморок с «бесчисленными полонами» из Норвегии, переселенными на берега Двины в X I I I — X V веках).

Кстати, многие внутренние поморские правила регламенти­руют очень странную систему отношений: мать не имеет права жаловаться своим детям на проступки отца, не имеет права пожаловаться соседкам или подругам, что очень напоминает статус полонянки в чужой стороне.

Можно возразить: из истории известно, что десятки тысяч русских пленниц угонялись в Золотую Орду, в Крымское хан­ство и никакого влияния их на культурные традиции захватчи­ков не наблюдается. Однако нужно учесть, что численность населения Поморья в X I I I — X V веках была очень небольшой.

Архангельск еще не построен, в «столице Заволочья» — Холмогорах — около 200 дворов, второй по значимости посад — Нёнокса состояла из 30—40 дворов, а большинство деревенек имели тогда только 1—2 двора. Женщин очень мало, и если с «бесчисленным» полоном привезли пусть даже 100—300 жен-

щин, то на какой-то период скандинавки могли оказаться среди поморских женщин даже в большинстве и в целом ряде помор­ских поселений определить систему межличностных отноше­ний между поморами и их женами, косвенные следы которой прослеживаются до наших дней.

Поморская семья свое благосостояние обеспечивала непре­рывным тяжелым трудом. «С малолетства приучены, шесть лет исполнилось — помогай отцу, он учил конопляное прядено екать, сеть вязать. Не шутя каждодневный урок отец дает, сполнил, там и на улку бежать забавляться можно. Сестер мать и бабка учили перво-наперво вязать, шерсть трепать на цапахах, заплат­ки разные класть, это одёжу чинить. Девки с пяти лет малень­ких нянчили. У всех поморов порядок такой. А не так — это у непутевого какого»'.

Тяжел был труд поморской семьи. С 5—6 лет девочки шили и ухаживали за младшими детьми, мальчики вязали сети, ло­вили на удочку рыбу, помогали родителям. С 10—12 лет маль­чиков брали на промысел, и начиналась для них сложная и опасная морская страда. Семья все время жила как бы в экст­ремальных условиях. Трудно представить себе, как справля­лась со сложным хозяйством хозяйка — «большуха», одновре­менно вынашивающая или вскармливающая грудного ребенка. Отец, глава семьи, ежегодно вынужден был рисковать жизнью. Вот как описывал выход на «ближнюю» беломорскую зверо-бойку М.В. Ломоносов: «...море так замерзает, что по нему ходить и на нартах ездить можно. В Поморье называется оное ночемержа, затем что в марте месяце ночными морозами в тихую погоду Белое море на несколько верст гибким льдом покрывается, так что по нему за тюленями ходят и лодки то­росовые за собой волочат, и хотя он под людьми гнется, одна­ко не скоро прорывается; около полудни от солнца пропадает и от ветру в чепуху разбивается».

Представьте, что значит провалиться в ледяное крошево за 200 километров от дома?

1 Гелт К.П. Сказ о Беломорье. — Архангельск: Сев.-Зап. кн. изд-во, 1983. С. 49.

А выход в океан весной на промысловой лодке, поход на Мурманскую страду, в Мезенский залив, в Горло, на Кедовский путь, на Матку'. Иногда до места промысла добираться прихо­дилось больше месяца. Шторма, арктические льды, полярные ветра, океанский прибой, стремящийся разбить лодку о камни, — море постоянно бросает поморам вызов за вызовом. Надо пре­одолеть себя и победить стихию, иначе — смерть. Любая ошиб­ка, даже самая незначительная, может привести к гибели всей промысловой артели.

Во время промысла нельзя отвлекаться, нельзя думать о по­стороннем. «Собери умы свои и направи в путь. Горе, когда для домашних печалей ум морехода вспять зрит» (Б.В. Шергин).

Изменилось время, изменились обстоятельства, изменились люди. Сейчас даже шлюпочный поход из Архангельска на Со­ловки становится достойным описания, а ведь еще сто лет на­зад промысел велся за тысячи километров от поморских сел — на огромной территории от Шпицбергена до островов Карского моря и этот героический труд считался обычным для Поморья явлением.

ЭКОЛОГИЧЕСКИЕ ВЗГЛЯДЫ ВЕЛИКОГО ПОМОРА

Несомненный научный интерес представляют экологические взгляды М.В. Ломоносова. Великий помор Михаил Васильевич Ломоносов жил и работал в период, когда экологии как науки не существовало. Но это не значит, что он не видел этой проблемы и не ставил ее перед обществом. Анализ его взглядов на взаи­моотношения человека представляет несомненный интерес и для современной науки.

М.В. Ломоносов — выходец из классической поморской сре­ды, не просто «мальчик с книжкой», как его принято изобра­жать в популярных публикациях, а полноправный участник

1 Гамп К.П. Сказ о Беломорье. — Архангельск: Сев.-Зап. кн. изд-во, 1983. С. 57.

морских походов и промыслов, который лично, как следует из его воспоминаний, побывал «...по всему берегу Нормандского моря, от Святого носу до Кильдина острова» (6). Совершая длительные морские переходы, юный Ломоносов ведет наблю­дения за окружающими его природными явлениями, о которых впоследствии напишет: «...ветры в поморских двинских мес­тах... тянутся с-весны до половины майя по большей части по полудни и выгоняют льды на океан из Белого моря; после того господствуют там ветры больше от севера, что мне искусством пять раз изведать случилось. Ибо от города Архангельского до становища Кекурского, всего пути едва на семьсот верст, однако около оного времени не поспевал как в четыре недели, а один раз и в шесть недель на оную езду положено за противными ветрами от норд-оста» (7). Из этих записей следует, что юный Ломоносов лично участвовал в пяти промысловых сезонах «на Мурманской страде», на своих плечах испытал всю тяжесть океанской путины.

В работе «Краткое описание путешествий по северным мо­рям и показания возможного проходу сибирским океаном в Восточную Индию» содержатся ссылки М.В. Ломоносова на собственные наблюдения, позволяющие произвести расчеты, из которых следует, что только за время плаваний на промыслы и обратно юный помор преодолел расстояние протяженностью около 7000 километров.

Михаил Васильевич воспитан согласно традициям семейной поморской педагогики. В то время как в центральных губерниях России многие дворяне, получавшие домашнее воспитание, оставались малообразованными и не приспособленными к прак­тической деятельности недорослями, юный помор обладал зна­ниями, умениями и навыками, позволявшими успешно адапти­роваться в самых различных как природных, так и социальных условиях.

Именно его личный опыт взаимодействия человека с суро­вой северной природой мы в данном докладе и рассматриваем.

И именно на основании этого опыта мы и имеем право су­дить об экологических взглядах М.В. Ломоносова.

В Москву пришел не малограмотный переросток, а вполне сформировавшийся, способный к быстрой адаптации в новых

условиях, сложившийся человек с определенными духовными взглядами и практическим опытом.

Постоянная близость к природе и борьба с ее силами сдела­ли юношу Ломоносова стихийным материалистом. Будучи внеш­не религиозным человеком, он воспринимал Бога как некое сверхсущество, силу, как он писал, создавшую «пречудную и превеликую громаду» Природы.

Он очень внимательно относился к духовной литературе, посещал Соловецкий монастырь, но образ мыслей и действия постоянно выдавали материалистические взгляды, которые сло­жились у него в юности. В самых разнообразных его трудах встречаются смелые высказывания, порой противоречащие офи­циальной церковной доктрине и свидетельствующие о собствен­ных взглядах на данный предмет.

В работе «Первые основания горной науки» Ломоносов пи­шет: «Все тела, которые натура производит, разделяются на три рода. Первый заключает в себя всех животных, то есть людей... зверей, птиц, рыб...» (8). Подчеркнуть биологическую природу человека, назвать человека животным, а не божественным тво­рением, создание которого описано в Библии, — это определен­ный вызов церковным канонам.

Биологическая природа человека для Ломоносова несомнен­на: «Человек есть животное словесное» (9), повторяет он в трак­тате «О филологии».

Анализ высказываний свидетельствует о том, что Бог в пони­мании М.В. Ломоносова является неким сверхсуществом, от­личным от классического образа, каким представляла его офи­циальная церковь.

«Сего ради нет никакого сомнения, что видимый сей мир устроен от существа разумного и что, кроме сей пречудной и превеликой громады, есть некоторая сила, которая оную согра-дила, которая есть неизмеримо велика, что произвела толь неиз­меримое здание, непостижимо премудра, что толь стройно, толь согласно, толь великолепно оное устроила, несказанно щедра, что между всеми творениями положила и утвердила взаимную пользу» (10). Это высказывание свидетельствует о том, что понятие «Бог» в его сознании практически уже совместилось с понятием «природосообразность».

Высказывания М.В. Ломоносова свидетельствуют о том, что поморская система воспитания была достаточно независимой от существовавших в тогдашнем обществе догм, природосооб-разной по своей сущности и позволяла формировать экологи­ческое мировоззрение и экологически рациональную модель поведения по отношению к окружающей среде.

Экологическое мировоззрение — совокупность взглядов, оценок, принципов, определяющих общее видение человеком своего места в окружающем мире и вместе с тем жизненные позиции, программы поведения, действия в социальной и при­родной среде, позволяющие не нарушать естественного равно­весия и поддерживать стабильность в системе «человек—обще­ство—природа» (1) — обеспечивало поморам устойчивое раз­витие, в основе которого лежала модель экорационального поведения в окружающей среде.

Экорациональная модель поведения (ЭРМП) — упорядочен­ная последовательность действий личности (алгоритм поведе­ния), основанная на экологическом мировоззрении и направлен­ная на гармонизацию отношений в системе «человек—обще­ство—природа» (4).

Во многих научных трудах М.В. Ломоносов выделяет эле­менты экорациональной модели поведения, присущие помор­скому субэтносу.

В частности, много внимания уделяется правильному выбо­ру рациона питания и профилактике гиподинамии, что не утра­тило своей актуальности и в наши дни.

Во времена М.В. Ломоносова доля физического труда в об­щественно-полезной деятельности человека составляла около 98%, тогда как в X X I веке — около 1%. Последствия гиподина­мии для организма человека самые отрицательные. Скелетные мышцы и сердце детренируются, в результате чего любая пере­грузка становится чрезвычайно опасной для здоровья и может привести к развитию патологических процессов. В X V I I I веке, во времена Ломоносова, самым гиподинамичным для россиян был период зимы—начала весны.

«Но здесь, в севере, сие до конца тучное, в середке сухое время есть самая праздная часть года, когда крестьяне не имеют никакой большой работы и только посеянные, пожатые, измоло-

ченные и смолотые плоды полевые доедают; купцам, за испор­ченными дорогами и распутицами, почти нет проезду из города в город с товарами; нет кораблям плавания и морским людям довольного движения; военные люди стоят в походах по зим­ним квартирам...

Итак, большая часть народа должна остаться в праздности, которая в заговенье и разговенье дает причину к необузданной роскоши, а в пост, с худыми прошлогодними пищами и с нездо­ровым воздухом соединенная, портит здоровье и жизнь коро-тит» (13).

Данное высказывание М.В. Ломоносова вполне актуально и для дня сегодняшнего. Жители Европейского Севера из-за суро­вых природно-климатических условий большую часть своего свободного и рабочего времени проводят внутри закрытых по­мещений. Проблема профилактики гиподинамии с X V I I I века не только не исчезла, но и стала со временем по мере сокраще­ния доли физического труда еще более актуальной.

Экологические взгляды М.В. Ломоносова во многом близки к современным. Очень много внимания уделяется вопросам це­ленаправленного приспособления человека к воздействию не­благоприятных абиотических и биотических факторов среды. По существу, речь идет о формировании экорациональной моде­ли поведения человека в окружающей среде.

В трудах по физике в работе «Слово о явлениях воздушных» экологическая тема снова проходит красной нитью: «Бог дал и диким зверям чувство и силу к своему защищению, человеку, сверх того, прозорливое рассуждение к предвидению и отвра­щению всего того, что жизнь его вредить может» (15).

М.В. Ломоносов рассматривает во взаимосвязи природные и социальные явления, предлагая конкретные меры по оптимиза­ции отношений в системе «человек—общество—природа». Он предлагает существующие традиционные обряды соотносить с природно-климатическими особенностями Русского Севера.

Крещение детей в зимнее время зачастую заканчивалось жестокой простудой и часто приводило к смерти младенцев. М.В. Ломоносов резко выступает против подобной практики, осуждая невежество служителей церкви.

Предложение учитывать «натурные обстоятельства» нашло

свое отражение и при анализе последствий для здоровья севе­рян строгих церковных постов.

В работе «О сохранении и размножении российского народа» М.В. Ломоносов пишет: «Так себя до чистого понедельника изнуряют, что здоровья своего никоею мерою починить не мо­гут, употребляя грубые постные пищи, которые и здоровому желудку тягостны» (17).

«...Посты, учреждены не для самоубивства вредными пища­ми, но для воздержания от излишества» (18).

Данное высказывание не потеряло своей актуальности и се­годня, когда все большее распространение приобретают различ­ные сомнительные диеты, которые не всегда полезны для здо­ровья.

Рекомендации М.В. Ломоносова очень конкретны и эколо­гичны по своему содержанию:

— следует учитывать природно-климатические особенности данной местности (легко поститься живущим на юге людям, которые могут во время поста употреблять фрукты и виноград­ные вина, а как быть тем, для кого доступны лишь пустые щи с грубым ржаным хлебом);

— при проведении постов следует выбирать время, когда орга­низм человека может легче переносить ограничения в животной пище (для Севера это лето—осень, когда в изобилии появляют­ся ягоды, грибы, овощи);

— «дурное время», по словам М.В. Ломоносова (переход из зимы в весну, когда организм подвержен авитаминозу и наибо­лее ослаблен из-за недостатка солнечной энергии) следует пере­жидать, пользуясь «здоровыми пищами».

М.В. Ломоносов советует: «Как бы мы вам предписали есть финики и смоквы и пить доброго виноградного вина... чего у вас не родится? Расположите, как разумные люди, по вашему климату, употребите на пост другое сподобнейшее время или в дурное время пользуйтесь умеренно здоровыми пищами» (19). Автор подчеркивает, что посты нужны в первую очередь для «воздержания от излишеств».

Большое внимание уделял М.В. Ломоносов вопросам обес­печения личной экологической безопасности в условиях Край­него Севера. Занимаясь подготовкой экспедиции в Северный Ле-

довитый океан, М.В. Ломоносов предлагает «...взять на каждое судно около десяти человек лучших торосовщиков из города Архангельского, с Мезени и из других мест поморских, которые для ловли тюленей на торос ходят» (20).

«Что до запасу надлежит, то о том пространно не представ­ляю, затем, что морские люди довольно ведают, что им на такой путь надобно... чтобы запастись противоцынготными лекарства­ми: соснового водкою, сосновыми шишками, шагрою, морош­кою и прочими сверх того из аптеки» (21).

Во время зимовки необходимо «стараться всячески быть в движении тела, промышляя птиц и зверей, обороняясь от цынги употреблением сосновых шишек, шагры и питьем теплой зве­риной и птичьей крови» (23). Налицо элементы поморской си­стемы профилактики сезонной гиподинамии и авитаминоза в условиях арктической зимовки. Причем об ограничениях в пище, связанных с необходимостью соблюдать посты, ничего не гово­рится. Очевидно, что в экстремальных условиях, когда только «питье теплой звериной и птичьей крови» может спасти зимов­щиков от цинги, посты не соблюдались или соблюдались не в полном объеме.

По мнению М.В. Ломоносова, характер питания в значитель­ной степени влияет на внешний облик человека, причем пред­почтение в рационе должно отдаваться мясной пище.

Он пишет, сравнивая образ жизни и внешний облик ненцев и саамов: «Живут и лопари, питаясь почти одною только ры­бою... и сравните их с живущими в том же климате самоядами, питающимися по большей части мясом. Первые ростом мелки и малолюдны.... самояды, напротив того, ростом немалы, широ­коплечи и сильны и в таком множестве, что ... знатная восточно-северного берега часть ими населилась многолюдно. Посмотри­те, что те российские области многолюднее, где скотом изо­бильнее, затем что во многих местах, где скотом скудно, и в мясоед по большей части питаются рыбою или пустыми щами с хлебом» (24).

В этом утверждении проявляется научный, экорациональный подход М.В. Ломоносова к оценке влияния природной среды на развитие человека, в частности — рациона питания на форми­рование фенотипических отличий северных народов.

Гигиеническая культура, являющаяся элементом общеэколо­гической культуры, предусматривает соблюдение особых мер личной экологической безопасности в весенний период, когда начинают вытаивать накопившиеся за зиму отходы жизнедея­тельности и возникает угроза биогенного загрязнения воды и распространения инфекций.

Великий помор отмечает: «Сверх того вскоре следует начало весны, когда все скверности, накопленные от человеков и от других животных, бывшие во всю зиму заключенными от морозов, вдруг освобождаются и наполняют воздух, мешают с водой и нам ... рождают болезни в здоровых, умножают оные в больных и смерть ускоряют в тех, кои бы еще могли пожить долее» (25).

Очевидно, что сказанное не потеряло своей актуальности и в наше время, когда каждую весну в авральном порядке в городах проводятся «майские субботники».

Существовавшие в X V I I I веке многочисленные заблуждения и суеверия, связанные с неверным объяснением воздействия абиотических факторов на биологические системы, М.В. Ломо­носовым анализируются с научной точки зрения. Более того, гениальность ученого проявляется в том, что в отдельных слу­чаях он, основываясь на заведомо ошибочных предпосылках, делает совершенно правильные научные выводы!

Солнечное затмение у многих народов считалось на интуи­тивном уровне дурным знаком. М.В. Ломоносов пытается дать ему научное объяснение.

Вот что он пишет по поводу последствий солнечных затме­ний. «Надобно с бывших примеров собрать признаки, из кото­рых главный есть затмение солнца, причиняющее почти всегда вскоре падеж на скот, а после и на людей поветрие. В наши просвещенные веки знают о том в великом свете обращающи­еся люди от астрономов и могут предостеречься, не выпуская скота из дому и не давая травы, того дня снятой: так в других государствах остерегаются два или три дни после, и сами ника­ких плодов в то время не снимают и не употребляют, говоря, что во время солнечного затмения падают ядовитые росы. Глав­ная причина быть кажется, по моему мнению, что во время затмения закрывается солнце луною, таким же телом, как и земля

наша, пресекается круто электрическая сила, которую солнце на все растения во весь день изливает...

Время научит, сколько может электрическая сила действо­вать в рассуждении поветрия. Затмения во всем государстве не знают, и для того надобно заблаговременно публиковать и что требуется поведать указами по примеру, как водится в других государствах» (26).

Данное высказывание М.В. Ломоносова не любят комменти­ровать специалисты, полагая, что оно не заслуживает внимания в силу своей ошибочности — вызывающие поветрие ядовитые росы при солнечных затмениях — что может быть более неле­пым с точки зрения современной науки.

Сами приметы Михаил Васильевич Ломоносов не берет под сомнение, «время научит», говорит он. Однако, что порази­тельно, выводы из неверных предпосылок сделаны им пра­вильные.

1. М.В. Ломоносов считает, что изменение солнечной актив­ности во время затмения влияет на «электрическую силу». Но ведь именно возмущение электромагнитного поля земли порож­дает магнитные бури в магнитосфере, что негативно отражается на здоровье миллионов людей.

Явление метеопатии сейчас достаточно хорошо изучено, и его природа соответствует выводам, сделанным М.В. Ломоносовым.

2. О наступлении неблагоприятных типов погоды, вызван­ных возмущениями магнитосферы, заблаговременно сообщает­ся в СМИ. Тем самым реализуется на практике предложение М.В. Ломоносова «заблаговременно публиковать» информацию для того, чтобы люди могли принимать меры по обеспечению личной экологической защиты.

3. При изменении солнечной активности на Земле наблюда­ется «вскоре падеж на скот, а после и на людей поветрие».

Ритмы солнечной активности, близкие к 12-летнему циклу, сопровождаются появлением на Солнце пятен и мощными воз­мущениями магнитосферы Земли, при этом отмечается взаимо­связь цикла солнечной активности с периодичностью возникно­вения эпидемий, вызванных ростом числа болезнетворных бак­терий.

Наблюдения последних десятилетий подтверждают, что сол­нечная активность непосредственно влияет на эпидемиологи­ческую обстановку на Земле.

Поразительно, что из мифических «ядовитых рос», якобы выпадающих после солнечного затмения, М.В. Ломоносов дела­ет совершенно правильные выводы, полностью подтверждае­мые современной наукой.

В этом проявилась еще одна из необычных черт этой удиви­тельно одаренной личности.

Он вопрошает: «Но где ж, натура, твой закон?... Которым малой вещи знак являет естества устав?» (38). Гармония, экора-циональность пленяет его во всем — в риторике, в личности, в обществе, в природе. «Но посмотрим на чудную громаду сего видимого света и на его части: не везде ли видим мы взаимный союз вещей, в пользу друг другу бытие свое имеющих?» (39)

В трудах М.В. Ломоносова природосообразности уделяется особое внимание. Ученый признает исключительную сложность и рациональность существующих в природе взаимосвязей. Бо­лее того, он постоянно пытается осмысливать и применять их как некий специфический научный метод природосообразности. Восхищение «чудной громадой видимого света» находит отра­жение в самых разных научных трудах.

Его «Заметки к «Системе всей физики» содержат попытку сформулировать методологическую основу, выделить основные критерии, определяющие подходы к существующей системе взглядов на проблемы научного познания. Из 11 критериев, выделенных в данной работе М.В. Ломоносовым, 6 критериев основываются на принципах природосообразности.

Многие высказывания М.В. Ломоносова весьма созвучны со­временным научным взглядам. В 20-е годы X X столетия фран­цузский ученый Э. Леруа ввел понятие «ноосфера» (греч. — «сфера разума»). Впоследствии это понятие было развито и уг­лублено П. Тейяр де Шарденом и В.И. Вернадским.

П. Тейяр де Шарден писал по этому поводу: «Внезапный водопад разумной деятельности, это вторжение нового вида животного, который постепенно подчиняет себе все другие формы жизни, этот неудержимый поток полей, фабрик, заводов, это растущее материальное и духовное созидание — все это

возвещает перемену жизни на Земле, перемену планетарного значения (44).

Сравните со словами М.В. Ломоносова, сказанными за 200 лет до появления учения о ноосфере: «Веселитесь, места нена­селенные, красуйтесь, пустыни непроходные: приближается бла­гополучие ваше. Умножаются очевидно племена и народы и поспешнее прежнего распространяются; скоро украсят вас ве­ликие городы и обильные села; вместо ...(воя)... зверей диких наполнится пространство ваше глазом веселящегося человека и вместо терния пшеницею покроется». (43).

Оба ученых высказываются об одних и тех же явлениях, используя для этого схожие формулировки, правда, с разницей в 2 века.

Проведенный анализ высказываний М.В. Ломоносова нагляд­но свидетельствует о том, что великий русский ученый придер­живался экорациональной модели поведения и руководство­вался принципом природосообразности в системе «человек — общество — природа». Данная система взглядов была сформи­рована в рамках поморской педагогики в период становления личности будущего ученого.

Характерный для протестантской Европы потребительский подход к окружающей среде, породивший в научном мире идео­логию покорения природы, был чужд М.В. Ломоносову. Несмот­ря на то, что он был хорошо знаком с европейской научной школой, его взгляды на данный вопрос определялись сформиро­ванной в юности экорациональной моделью поведения.

Экологические взгляды М.В. Ломоносова намного опережа­ют его время. Неоднократно высказанная им идея гармонизации отношений с природой стала доминировать в обществе только во второй половине X X века, когда развитие глобального эколо­гического кризиса стало угрожать будущему цивилизации.

По мнению М.В. Ломоносова, нет границ научному позна­нию.

К нам, живущим в X X I веке, обращается великий помор из глубины времен: «Еще ли стоять будем у порога... Никоею ме­рою; но, напротив того, сколько нам дано и позволено, далее простираться не престанем, осматривая все, к чему умное око проникнуть может» (41).

ПОМОРЫ И АЛКОГОЛЬ

Ответ на этот вопрос не столь очевиден, как это кажется на первый взгляд. В массовом сознании образ помора — это об­раз человека первого десятилетия X X (!) века, сформирован­ный К.П. Гемп и другими близкими к нашему времени автора­ми. Вчитавшись в труды М.В. Ломоносова, можно вычленить образ помора первой половины X V I I I века, и это будет совсем не такой человек, каким описывает его К.П. Гемп. Но ведь существует «темный» период с X I V по X V I I I века, когда на протяжении почти 400 лет о поморах практически нет никаких письменных упоминаний. Изучая двинскую, вятскую, пермс­кую летописи, приходится отмечать, что они содержат пре­имущественно описания событий, отражающие период со вто­рой половины X V века, причем отражают его неполно и не систематически, а устюжские и вологодские летописи, хоть и продолжаются даже до X V I I — X V I I I веков, крайне лаконичны и фрагментарны. Поэтому реконструировать жизнь поморско­го субэтноса в этот период можно только по некоторым кос­венным признакам.

Существует распространенное мнение, что поморы, вынуж­денные работать в постоянной сырости и холоде, быстро при­выкают к крепким спиртным напиткам. Во многих историче­ских фильмах показываются щедрые застолья вернувшихся с промысла зверобоев.

Так ли это? Много ли мы знаем об этой стороне жизни на­ших отдаленных предков?

По некоторым косвенным данным можно утверждать, что первоначально человек использовал алкоголь только в очень незначительных концентрациях. Осмелимся выдвинуть предпо­ложение о том, что в древности люди испытывали опьянение даже от слабоалкогольных (по современной классификации) напитков. Только со временем сформировалась привычка упот­реблять более крепкие алкогольные напитки.

Древние греки и римляне разбавляли вино следующим обра­зом: на три части воды брали одну часть виноградного вина. Если учесть, что при естественном брожении крепость вина

составляет около 12°, то после четырехкратного разбавления вино приобретало крепость около 3 ° .

Смесь из виноградного вина и воды в пропорции 1 : 1 счи­талась слишком крепкой, и ее употребляли только опустившие­ся люди, завзятые пьяницы, а ведь такая концентрация соответ­ствует всего 6°.

На Руси около 1056 года встречается упоминание кваса как алкогольного напитка, а само слово «квасник» употребляется в значении «пьяница» (Остромирово Евангелие. — С. 19). «Подо­бает же епископу без порока быти — не кваснику, не бийце» (т. е. не пьяницей и не драчуном). По своему составу изготавли­ваемый в тот период квас был близок к пиву, то есть еще тысячу лет назад крепкими считались напитки всего в несколько граду­сов, а их любители почитались безнадежными пьяницами (со­временное выражение «квасить», похоже дошло к нам из ранне­го русского Средневековья).

Проанализируем, какие спиртные напитки могли быть рас­пространены на Русском Севере и с какими историческими событиями связывают их появление.

Питный мед

Представление о том, что в древности на Руси основным крепким алкогольным напитком был мед, не соответствует дей­ствительности. Мед как продукт местного сырья был широко распространен в X I I I — X V веках главным образом в обиходе знати и зажиточных слоев населения. Он никогда не был массо­вым напитком — слишком сложной и дорогой была технология его приготовления. Его почти никогда не продавали, а изготав­ливали «для себя», то есть для потребления царского или бояр­ского хозяйства, что было возможно на основе использования даровой рабочей силы и почти дарового сырья. Если учесть, что на севере пчелы встречаются довольно редко, то сырье (мед) для медоварения было ограничено, да и поморское «поле» тре­бовало от северян заниматься более важными делами, чем по­иски меда диких пчел.

Чтобы не быть голословными перед читателем, воспитан-

ным на фольклорных традициях «былинного медопития», крат­ко охарактеризуем технологию тогдашнего медоварения. Из 100 килограммов меда после варки в хмелевой растительной массе и после отстаивания и снятия вощины остается 1/3 объема. Затем мед сбраживается и частично томится в печи, теряя при даль­нейшей выдержке еще около 10% объема. На заключительном этапе следует заквасить мед, дать ему закиснуть, но не прокис­нуть, задержать процесс брожения на холоде, очистить рыбным клеем (карлуком) и выдержать полученный продукт не менее 10 лет. Таким образом, очевидно, что себестоимость питного обарного меда высокого качества была очень высока и продукт был недоступен для простого народа.

Фактический выход алкогольного напитка составлял не бо­лее четверти от объема использованного на его приготовление меда, процесс приготовления требовал сложных, дорогостоящих операций и длительного периода выдержки. Так что истории о «столетних медах» годятся больше для былин и сказок.

Скорее всего, как сейчас, так и в Средние века, легендарную медовуху готовили преимущественно как побочный продукт на основе сладкой воды, полученной при промывке сот и бочонков из-под меда.

Хлебное вино (водка)

Может быть, водка согревала поморов в холодные зимние вечера?

Водка, или, как ее чаще называли, — хлебное вино, в Помо­рье до присоединения Новгорода к Московскому княжеству широкого распространения не имела. Это связано с историче­ски сложившимися традициями. Новгороду постоянно не хвата­ло собственного хлеба. Многие годы хлеб периодически заку­пался в Московском княжестве. Если самой метрополии не хва­тает хлеба, что же тогда говорить об отдаленных, отрезанных волоками поморских поселениях, где хлеб — это редкость и лакомство. А значит, никому не придет в голову перегонять зерно на водку (винокурение развивается там, где есть излишки хле­ба, а не там, где его недостаток).

Когда Поморье стало частью Московского княжества, в по­морской среде за два века уже было сформировано четкое отно­шение к данному вопросу, поэтому даже последовавшие обшир­ные московские поставки зерна не способствовали развитию винокурения на севере.

Петровская эпоха всколыхнула Поморье. С одной стороны, развивается судостроение, получают признание заслуги север­ных мореходов, а с другой стороны, царь насаждает пьянство. Например, по указу 1721 года петровский солдат получал обя­зательное довольствие — 2 кружки водки в день, при ведре, деленном на 16 кружек (!!!).

Естественно, что поморы отнеслись к этому явлению нега­тивно. Как пассивная форма сопротивления насаждаемому вла­стью пьянству и табакокурению — широкое распространение среди поморов взглядов староверов, не одобрявших данные греховные пороки.

Даже вполне светский человек, не всегда ограничивавший себя поморскими традициями, М.В. Ломоносов упоминает в сво­их трудах о водке только как о лекарственном средстве, которое рекомендует брать в полярные экспедиции для оказания помо­щи больным.

С XIV по начало X V I I I века употребление водки в поморской среде было очень ограничено.

Поморов стали постепенно пытаться приучить к водке толь­ко с X V I I I века, да и то поморские традиции и семейное воспи­тание довольно эффективно длительное время противостояли этому процессу.

Березовица пьяная

Один из самых древних и распространенных слабоалкоголь­ных напитков на Руси. Первое упоминание в письменных ис­точниках о березовице пьяной относится к 921 году. Березовица пьяная — первый русский естественный полуфабрикат для про­изводства вина. Сырьем для него служил березовый сок, кото­рый подвергался естественному брожению. При самопроизволь­ном закисании и сбраживании получалась неочищенная, засо-

ренная органическими кислотами, близкая к уксусу, но дурма­нящая брага.

Казалось бы, что для производства березовицы на Европей­ском Севере существовали все предпосылки. Бескрайние лес­ные массивы, богатые березами, могли обеспечивать население

;• природным сырьем для производства данного вида алкоголя практически в неограниченных объемах.

Почему же березовица очень быстро вышла из употребле-, ния, уступив место квасу или пиву? Причина отказа от этого ' столь доступного напитка — березовая брага очень быстро за­

кисала и не могла долго храниться (не было смысла обременять себя хлопотами, связанными с производством столь недолговеч­ного продукта).

Архангельские поморы отправлялись на промысел (учитывая время прохождения ледохода) примерно 5 мая, березовый сок начинал выделяться в зависимости от погоды 10—25 мая, по­этому весенней березовицы попробовать им не удавалось, а когда промышленники возвращались с путины в октябре домой, бере­зовая брага уже превращалась в уксус. Исторически сложилось так, что березовица пьяная, несмотря на кажущуюся простоту ее изготовления, на севере среди поморов так и не прижилась.

Как это ни парадоксально звучит, но получается, что сама природа ограждала северян от пьянства. Нехватка зерна и меда уберегла их от употребления крепких напитков, а сезонность производства березовицы пьяной (весна—начало лета) — от попадания данного вида алкогольных напитков в промысловые становища во время путины.

Подтверждением «трезвости» Архангельского Севера в бо­лее поздний период можно найти в статистических данных о питейном доходе. В 1895 году самой пьющей губернией России являлась Московская (доход от продажи водки составил 25 млн 353 тысячи рублей при численности населения 2,43 млн чел.), а одной из самых трезвых — Архангельская (675 тысяч рублей при численности населения 0,3 млн чел.). Что соответствует 10,4 рубля на одного москвича и 2,25 рубля — на одного жителя Архангельской губернии. Да и то, пили в основном ссыльные, моряки торгового флота, чиновники, солдаты, которые другого способа обогрева не могли себе придумать.

О БЕДНОМ ПОМОРЕ ЗАМОЛВИМ МЫ СЛОВО

В ноябре 2006 года на X X X V Ломоносовских чтениях нам довелось прослушать доклад, из которого следовало, что помо­ры не только не берегли природную среду, но и были ее актив­ными разрушителями.

По мнению автора доклада (его имя в данном случае не имеет принципиального значения), главным принципом, которым руко­водствовались поморы, было потребление природных ресурсов.

Автор утверждал, что поморы «не нуждались в том, чтобы беречь землю», поэтому потребление природных богатств Севе­ра порою носило с их стороны хищнический характер.

В качестве примеров антиэкологических действий поморов им приводились следующие утверждения:

— поморы истребили самые ценные виды обитавших на се­вере животных — морского зверя, подорвали промысел речного жемчуга, выловили северных кречетов;

— поморы исключительно небрежно, нерационально исполь­зовали природные ресурсы. В частности, в старинном помор­ском селе Нёнокса, где на протяжении почти пятисот лет велась весьма примитивная добыча соли из подземных источников, возникла первая на севере промышленная свалка, где за несколь­ко веков непосредственно в местах выпаривания рассола тол­щина антропогенного слоя, состоявшего из золы и пепла, дос­тигла 5 метров.

Далее из доклада следовало, что поморы руководствовались таким сугубо потребительским подходом к природе, когда при­рода рассматривалась только как неисчерпаемый источник ре­сурсов. Более того, северная территория Поморья, по мнению автора доклада, делилась на отдельные районы — условная граница проходила на широте города Шенкурска, там заканчи­валась зона «правильного» освоения. Все, что севернее этой условной границы, — это территория хищнического «поморско­го» потребления ресурсов, зона охоты и промыслов.

Теория антиэкологичного поведения поморов кажется для неискушенного читателя, на первый взгляд, довольно логичной и обоснованной, а подбор приводимых в качестве примера фак­тов не вызывает сомнений — действительно, на севере исчезли

многие виды животных, а соляные варницы Нёноксы прикрыты толстым слоем золы.

Но эти аргументы действуют только на неискушенного чита­теля.

Проанализируем научную позицию автора. Рассмотрим аргумент первый: поморы якобы подорвали про­

мыслы речного жемчуга. Действительно, Русский Север много веков славился уникаль­

ным розовым речным жемчугом. Жемчуг добывался в чистых лес­ных речках. Существовала даже легенда о том, что жемчуг можно найти только в тех речках, в которые заходит семга: якобы семга своими жабрами отражает в приоткрывшуюся раковину солнеч­ный зайчик, и после этого в раковине зарождается жемчужина. На самом же деле действительно существует только одна непосред­ственная связь между семгой и моллюском северная жемчужни­ца — оба вида могут обитать только в очень чистой воде.

Сплав леса погубил одновременно и колонии жемчужниц, и семгу. Забитые топляками бывшие нерестовые реки — это дей­ствительно «визитная карточка» хищнического отношения к природе, но ведь «морские люди», как называл поморов Миха­ил Васильевич Ломоносов, неповинны в этом, не они занима­лись молевым сплавом хлыстов.

В окрестностях Северодвинска имеется река Солза, а в ее верховьях — речка Казанка, которая славилась богатыми коло­ниями северной жемчужницы. Однако колонии жемчужницы на Казанке были уничтожены хищнической добычей, которую вели не поморы, а монахи Николо-Корельского монастыря.

Промысел жемчуга на северных речках велся в летнее время, когда вода достаточно хорошо прогревалась и можно было до­ставать раковины со дна водоемов. Но ведь летом поморы были далеко от матерой земли — на морском промысле.

Рассмотрим аргумент второй. Поморы истребили северных кречетов.

Субэтнос поморов сформировался в X I V веке, а походы ватаг ушкуйников на север за кречетами начались еще в X I I веке.

За 200 лет до формирования поморского субэтноса началась целенаправленная охота за кречетами для великокняжеской по­техи.

Ватаги уходили в предгорья северного Урала, в Югру, которая славилась своими кречетами, но там, в приуральской тундре и предгорьях, никаких поморов не было — это не их среда обита­ния и не места традиционного промысла «морского народа».

И, наконец, опровергнем аргумент третий. Поморы якобы истребили морских животных, хищнически «зачистив» лежби­ща моржей и тюленей от Мурмана до Новой Земли.

Относительно охоты поморов на морского зверя достаточно подробно говорилось в главе «Поморское «поле». Размеры до­бычи были ограничены грузоподъемностью карбаса, коча или лодьи, а не «хищническими» амбициями промышленников.

Доказательством этого утверждения могут служить довольно простые расчеты. Наиболее крупным промысловым судном яв­лялся морской «новоземельский» коч — одномачтовое парусное судно длиною 17—19 метров и водоизмещением около 25—35 тонн. Для управления кочем требовалась команда от 6 до 12 человек, возглавляемая кормщиком — «вожем», всего судно могло взять на борт около 50 человек, однако обычно их было на борту меньше. В 1601 году Вильям Гурдон, именовавшийся «главным уполномоченным лоцманом для открытия реки Оби», видел в устье Печоры 24 русских лодьи 1 с командой в 10—16 человек на каждой, которые собирались плыть на восток от Оби.

Примем за основу гипотезу, что команда направлявшегося на промысел коча состояла из 15 промышленников. Грузоподъем­ность судна — 35 тонн, из них около 5—10 тонн — это соб­ственный вес людей, снаряжения, небольших лодок, продуктов, взятых из расчета на 6 месяцев промысла, пустых бочек для засолки мяса и рыбы и т. д.

Таким образом, вывезти на коче из района промысла на «боль­шую землю» можно при максимально удачном промысловом сезоне не более 25 тонн биопродуктов. Получается, что 15 про-

1 П о м о р с к а я л о д ь я — длина 18—21 метр. Высота борта 2—2,5 метра. Ледовые обводы. Средняя грузоподъемность 35—50 тонн. В носу и корме, в от­личие от коча, имеется вторая палуба. Лодьи более поздней постройки имели не одну, а три мачты. К о р е л я н к а — поморская лодья онежского производства, считавшаяся лучшей по мореходным качествам.

мышленников за 4-месячный сезон заготовили по 1500 кило­граммов биопродуктов из расчета на одного участника промыс­ла. Переведите эти цифры в вес тюленей, моржей, полярных акул, белух, оленьих и медвежьих шкур, копченых гусей, соле­ной рыбы, и станет ясно, что добывалось не так уж много мор­ского зверя и птицы.

Гигантский архипелаг Новая Земля протянулся на тысячу ки­лометров. Длина его береговой линии (включая многочислен­ные острова) — более 4000 километров. И вот с этой огромной территории в год добывалось, по статистическим данным пер­вой половины X I X века (учитывая, что новоземельский промы­сел велся непрерывно уже 400 лет), не более 2000 тюленей и 300 моржей в год, что для такой обширной территории совсем немного.

Обращает на себя внимание тот факт, что поморы были очень недовольны тем, что морские богатства севера безжалостно расхищают промышленники Норвегии, Германии, Великобри­тании, которые буквально «вычищали» берега и воды Белого и Баренцева морей.

Голландия основала на Шпицбергене целый город Смерен-бург (Ворванск) с огромными жироварнями и рыбосушилками. Иногда на рейде собиралось до 300 кораблей, а население горо­да доходило до 15 000 человек. Хищнический промысел привел к тому, что воды в районе Шпицбергена очень быстро переста­ли привлекать промышленников. А ведь сохранилось предание, что поморский род Старостиных ставил промысловые избы на западном берегу Груманта и вел добычу морского зверя еще до основания Соловецкого монастыря (1436 г.).

Фактически поморы до X V I I I века вели полунатуральное хо­зяйство, от средневековых крестьян их отличает только то, что их «поле» — это море. В натуральном хозяйстве главное — прокор­мить себя и семью, добыть, произвести столько, чтобы хватило для удовлетворения первостепенных потребностей. По словам М.В. Ломоносова, у поморов до X V I I I века зачастую «суда упот­реблялись шитые ремнями, снасти ременные, паруса кожаные». Морской зверь не только кормил, но и фактически обеспечивал промысловые потребности зверобоев, ведь ременные снасти из­готавливались из шкур морского зверя, борта промысловых судов

сшивались кожаными ремнями, даже легкие промысловые лодки, которые брались на весеннюю зверобойку, изготавливались из кожи. Очевидно, что если хищнически истреблять лежбища мор­ского зверя, то будет полностью разрушена поморская система промыслов. Нет зверя — нет и материалов для изготовления промысловых снастей и оснастки судов.

Западные промышленники приходили в северные воды не ради прокорма, их влекла прибыль, а прибыль можно было получить путем тотального истребления морского зверя, в том числе и в местах исконных поморских промыслов.

Монастырские промыслы тоже были организованы не ради прокорма братии (для прокорма достаточно было правильно наладить работу монастырских крестьян), да и салотопные за­водики для переработки морского зверя в Архангельске не по­моры поставили.

То есть утверждение о том, что именно поморы хищнически выбили морского зверя, не находит подтверждения. Поморы, наоборот, берегли свои отчинные территории и не допускали в силу своих возможностей бездумного расхищения природных богатств.

Четвертый аргумент также можно обоснованно истолковать в пользу поморов. Утверждение, что поморы в районе солева­рен села Нёнокса создали первую на севере промышленную свал­ку, не находит фактического подтверждения.

Это еще одна историческая неточность. До 1478 года нёнокские варницы принадлежали роду бояр

Борецких, затем часть варниц была приобретена Кирилло-Бело-зерским монастырем, в 1545 году Иван Грозный разрешил до­бычу соли Николо-Корельскому монастырю. До 1764 года нё­нокские варницы принадлежали монастырям, а не поморам. Затем Екатериной I I была проведена секуляризация монастыр­ских земель, что привело к резкому росту добычи соли.

Известный северодвинский краевед Леонид Шмигельский пишет по этому поводу: «В конце X V I I I века добыча соли там достигла максимального значения. В Нёноксе, например, в 1809 го­ду проживало 855 человек. Население... было занято в основ­ном работой на варницах и заготовкой дров для них. Немногие занимались морским промыслом».

Почему же занимавшихся на протяжении нескольких веков солеварением монахов, церковных служек, монастырских кре­стьян, солепромышленников характеризуют как поморов, а затем поморам приписывают сомнительную заслугу в созда­нии первой на севере промышленной свалки в районе солева­рен?

Известное беспокойство вызывает подобная (весьма бесцере­монная) попытка обосновать «антиэкологичность» отношения поморского субэтноса к окружающей среде.

Как это ни странно выглядит, но прослеживается определен­ная тенденциозность в попытке представить поморов беспощад­ными хищниками-потребителями.

С точки зрения экологических законов подобная позиция совершенно неверна. Потребителем ресурсов является любой живой организм. Растению нужна солнечная энергия, живот­ным — пища. Все живые существа являются естественными биологическими потребителями вещества и энергии.

Человек тоже является потребителем природных ресурсов. Насколько «антиэкологичны» поморы Севера? Сравните. Если крестьянин загубит свою землю неправильной распаш­

кой и уничтожит плодородный черноземный слой, то известно, что чернозем со временем снова будет накапливаться со сред­ней скоростью 1 сантиметр за 300—500 лет.

Если лесозаготовители вырубят лес, то полный период есте­ственного восстановления леса (вторичная сукцессия) произой­дет за 70—90 лет.

Если поморы во время «Мурманской страды» осуществят перелов трески (чисто теоретическое предположение, так как применяемые поморами методы лова никогда этого не допуска­ли), то стадо трески способно восстановиться уже через не­сколько лет. Теоретически при благоприятных условиях одна треска за 10 лет способна дать потомство в 800 миллионов особей общей массой 3 миллиона тонн.

Лесозаготовка, солеварение, добыча жемчуга, сохранившее­ся на Севере даже до X I X века примитивнейшее подсечно-огне-вое земледелие наносили окружающей среде значительно боль­ший вред, чем морской промысел, который велся поморами в весьма щадящем для природы режиме.

Характер потребления поморами морских биоресурсов с эко­логической точки зрения носит более рациональный характер и наносит меньше вреда окружающей среде, чем другие виды хозяйственной деятельности, традиционно распространенные на территории Европейского Севера.

Возникает вопрос — почему именно сейчас была предприня­та попытка представить поморов безжалостными хищниками?

Можно предположить, что имеет место попытка в завуалиро­ванной форме отработать политический заказ.

После трагических событий, происшедших в 2006 году в традиционно тихой карельской Кондопоге, на Севере возможно было ожидать усиления тенденций псевдопоморского сепара­тизма.

Так как большинство чиновников имеет весьма смутное пред­ставление о том, кто такие поморы, и готовы отнести к числу поморов чуть ли не все население Архангельской области, то на всякий случай спокойнее заранее будет объявить поморов по­требителями-хищниками, виновными во многих экологических проблемах Европейского Севера.

Ведь разрушитель-хищник не заслуживает ни поддержки, ни сочувствия.

ПОМОРСКИЙ «излом» Особый интерес представляют переломные периоды, связан­

ные не только с изменением поморского уклада, но и с измене­нием ментальности, отношения к естественному природному окружению. Для Поморского Севера характерно наличие не­скольких таких периодов.

Вторая половина X V I I века — никоновская церковная ре­форма, потрясшая мировоззренческие устои общества, вызвав­шая активное сопротивление среди северян (Соловецкое сиде­ние). Начало X V I I I века — петровские реформы, создание военного и торгового флотов Российской империи. С одной стороны, в этот период происходит повышение социального статуса поморов, многие из которых переходят в категорию

«господ мореходов», а с другой стороны, серьезно изменяется привычный уклад жизни. Именно создание морского флота подтолкнуло к увеличению вырубок на Севере заповедных лесов. Для постройки эскадры требуется несколько десятков (а иногда и сотен) тысяч стволов лучших деревьев. Причалы и пирсы — это десятки тысяч вбитых в дно реки деревянных свай, гвозди и якоря — это использованный при выплавке металла древесный уголь, полученный от пережигания тысяч деревьев. Поморы очень бережно относились к своим про­мысловым территориям, которые обеспечивали их устойчивое существование. Заготовка леса для строительства избы или ло-дьи носила хорошо продуманный, растянутый во времени ха­рактер. Древесина тщательно выбиралась, сушилась, склади­ровалась, и только после длительной предварительной подго­товки поморы приступали к строительству. Никакой спешки, никаких массовых вырубок. Точечное, выборочное изъятие наиболее спелых деревьев.

На петровских верфях — совсем иная картина: и лес на га­леры иногда идет сырой, и заготовка древесины носит массо­вый характер, главное — быстрее создать флот. Подобное отно­шение к лесным ресурсам противоречило поморскому ментали­тету. Лесозаготовка, выжигание древесного угля — занятия, противоречащие принципам экологически рационального при­родопользования. Вырубка лучших лесов, лесосплав, строитель­ство верфей в традиционно поморских центрах с привлечением поморов в качестве рабочей силы — все это изменяло в первую очередь мировоззренческие позиции, формировало двойные стандарты. Как следствие — в поморской среде усиливается стремление сохранить свою самобытность, отгородиться от привносимых нововведений. В первую очередь это проявилось в стремлении придерживаться многовековых поморских тради­ций, что к концу X I X века стало приобретать черты архаично­сти. Особенно это бросается в глаза при сравнении элементов норвежской и поморской морской культуры. Добротные, уют­ные дома норвежских колонистов на Мурмане, у которых «зана­весочки на окнах» и «венские стулья», и уродливые, гнилые промысловые избенки поморов, в которые набивалось «в край­них случаях по двадцати человек».

Обосновывая свое неприятие бытовых стандартов чужой культуры, поморы ссылаются на то, что порядок их жизни пре­дусмотрен свыше Божественным Промыслом, заповедями от­цов и дедов. Поморы хорошо знали и высоко оценивали мате­риальный уровень жизни в «немецких» землях, но превратиться в «немцев» они не желали и не могли. Парадоксально, но нега­тивное отношение к идее заимствования чужого положительно­го опыта приобретало порой форму упорного следования ста­рым традициям, которые не позволяли использовать прогрес­сивные формы промысла. Мир менялся, а поморы сознательно «держались за старину».

«Отчинные» промысловые становища в X V — X V I I I веках должны были представлять убогие уродливые избенки, мало чем отличавшиеся от жилых изб, широко распространенных на Се­верной Руси в тот период. Это вполне объяснимо и закономер­но. Но в X I X веке, когда норвежцы на Мурмане стали строить красивые, благоустроенные дома, поморы сознательно продол­жали пользоваться старыми полуразвалившимися промысловы­ми избушками, хотя имели опыт и технические возможности строить надежные зимовья, да и на материке оставили простор­ные родовые двухэтажные пятистенки.

Сам промысел продолжали вести с риском для жизни на обыкновенных русских шняках, а норвежцы — на шхунах и листер-ботах. Даже в 1927 году на поморском промысле все еще преобладают парусные суда — 52,7%, моторных ботов и ел — только 4,6%.

В конце X I X века стала очевидной неконкурентоспособность традиционного поморского промысла. Компании Норвегии, Гер­мании, Великобритании облавливали траулерами традиционные места поморских промыслов в Баренцевом и в Белом морях. Норвегия по количеству выловленной рыбы заняла в начале X X века второе место в мире. Это вызывало негодование россий­ских властей, которые не понимали, что происходит, почему по­моры не в состоянии конкурировать с западными промышлен­никами. На заседании Императорского Российского Общества акклиматизации животных и растений 30 января 1910 года го­ворилось о «колоссальных богатствах рыбных промыслов», ко­торыми «пренебрегают поморы» и «энергично эксплуатируют

иностранцы» («Известия Архангельского Общества Изучения Русского Севера» (ИАОИРС) № 13, 1910 г.).

Неконкурентоспособность русских поморов обусловлена во многом рядом причин религиозно-культурного характера, их мировоззренческой позицией, определяющей отношение к ок­ружающей среде. Нельзя хищнически вести морской промысел, нельзя совершать действия, противоречащие экорациональной модели поведения. «Примитивный» ярусный лов на промысло­вых шнеках и карбасах «допотопного типа» не мог конкури­ровать с применением норвежцами новейших промысловых су­дов, вплоть до траулеров. Хищническая «зачистка» иностран­ными промышленниками традиционных родовых угодий помо­ров еще больше обострила сложившуюся ситуацию. Очевидно, что более удачливые добытчики становились и более зажиточ­ными. Для того, чтобы противостоять траловому лову рыбы ино­странцами в Белом и Баренцевом морях и защитить свои интере­сы, поморы неоднократно обращались к царскому и к советско­му правительству с просьбой о создании 12-мильной прибрежной зоны, в которой они могли бы вести беспрепятственный ярус­ный лов рыбы. Однако решить эту проблему так и не удалось.

Поморы категорически отрицали необходимость переходить на траловый лов. Интересен в этом отношении социорациональ-ный подход некоторых пропагандистов тралового лова, которые из лучших побуждений предлагали поморам ловить и «мелкую рыбу, которая так ценна в сушеном и копченом виде» (ИАОИРС № 7, 1910 — С. 5). На это предложение поморами был дан вполне экорациональный ответ — рыба должна вырасти и дать потомство. Как бы ни было выгодно продавать мелкую рыбу, поморы на это не согласились.

Летом 1907 года Пришвин по заданию русского Географи­ческого общества побывал на Поморском Севере и в Норвегии. Свои впечатления от поездки он изложил в книге «За волшеб­ным колобком. Из записок на Крайнем Севере России и Норве­гии». Наблюдения Пришвина довольно красочно рисуют карти­ну поморских традиций мореплавания. «До сих пор еще рус­ские моряки не считаются с научным описанием Северного Ледовитого океана. У них есть свои собственные лоции... опи­сание лоции поморами — почти художественное произведение.

На одной стороне описаны берега, на другой — выписки из священного Писания славянскими буквами. На одной стороне — рассудок, на другой — вера. Пока видны приметы на берегу, помор читает одну сторону книги; когда приметы исчезают и шторм вот-вот разобьет судно, помор перевертывает страницы и обращается к Николаю Угоднику. Есть среди поморов, расска­зывают мне, удивительные храбрецы. Раз один старик пришел из Архангельска в Гаммерфест без компаса. «Как же Так? — спросил консул. — Как же ты шел?» Помор указал рукой какое-то направление».

Попытка жить «по старине», даже в ущерб своим собствен­ным экономическим интересам, в условиях капитализации и технического перевооружения морского промысла была связана со стремлением избежать растворения поморской культуры, традиций, моральных ценностей в вызовах X X века.

В конце X I X — начале X X веков многие авторы писали о поморских чудаках-«антиках» как о чем-то курьезном, не пони­мая, что на самом деле они имеют перед собой образец духов­ного мужества, попытки маленького субэтноса противостоять вызовам западной цивилизации.

Эпоха Просвещения на Западе привела к постепенному пре­вращению человека в самодостаточное существо (сначала миро­воззренчески, а затем и фактически). Сам переход от культа Бога к культу человека произошел постепенно. Наиболее сильно это было выражено в протестантизме, получившем широкое распро­странение у скандинавских соседей. По существу, в северных морях в местах традиционного промысла столкнулись две циви­лизации — поморская доиндустриальная, основанная на теоцен-тризме, и индустриальная, основанная на антропоцентризме.

Русская интеллигенция не понимала, с каким уникальным явлением она столкнулась. Многие поморские «антики» пыта­лись необычным поведением доказать свое превосходство над норвежскими мореплавателями. Описанный русским консулом поморский старик — не храбрец и не безумец. Он гордый муд­рец, которого не поняли «просвещенные» современники. Как могло получиться, что, имея за плечами пятисотлетний опыт мореходной культуры, он вышел в океан, не имея ни компаса, ни матки. Ориентируясь по солнцу и звездам, учитывая ветер,

течения, погоду, цвет облаков и воды, он в ходе плавания посто­янно анализировал и соотносил десятки факторов. Его компа­сом были знания, полученные от предков, которые он блестяще продемонстрировал своим плаванием, а современники увидели в этом только курьез и повод для насмешки...

В 1910 году в № 17 журнала «Известия Архангельского Обще­ства Изучения Русского Севера» корреспондент А.А. Каменев пишет о поморах Сумского посада как о людях, «находящихся в состоянии крайней отсталости». Помор, по его мнению, является «врагом всякого прогресса» и «крайним рутинером». Так в глазах «просвещенной» губернской интеллигенции выглядели попытки поморов сохранить свою самобытность и культурные традиции.

Характерной чертой северной интеллигенции явилось стрем­ление обеспечить хозяйственное освоение Поморья, опираясь на западноевропейский опыт, что неизбежно входило в проти­воречие с традиционным укладом жизни поморов. Фактически столкнулись две мировоззренческие системы, которые не поже­лали искать компромиссов и не понимали друг друга.

В пятом номере «Известий... (ИАОИРС)» за 1911 год архан­гельские «носители европейской культуры» дописались до того, что даже назвали холмогорских крестьян, земляков М.В. Ломо­носова, «туземным населением» (статья «Из Великодворской волости Холмогорского уезда»).

Авторы начала X X века часто писали об «антиках» и «чуди­ках», встречающихся среди поморов, осуществлявших зачастую безумные с точки зрения европейцев предприятия (например, плавание в океане без компаса и навигационных приборов, поход на карбасе вокруг Скандинавии в Петербург и т. д.). Однако они не увидели главного — фактически это попытки представите­лей субэтноса показать свои возможности, продемонстрировать свое исконное природное превосходство перед западными «но­вомодными» мореходами: у «немца» и судно металлическое, и машина паровая, и навигационные приборы мудреные, а я на старом карбасе все равно пройду там, куда «немцу» хода нет.

И это не позиция авантюриста, безумца или гордеца. Корен­ные поморы очень многому учились у природы и очень много знали об окружающем их мире. Они владели сотнями секретов, своего рода тайными знаниями и умениями, о наличии которых

даже не подозревали их ученые критики. Причем эти способно­сти развивались в процессе практики и о них обычно не упоми­налось в лоциях. Например, многие поморы хорошо ориентиро­вались по запахам, которые приносил ветер, и могли в темное время суток определить по запаху близость берега, морских льдов, устьевых частей впадающих в океан рек. Классический литературный образ «соленого морского ветра» в поморской практике — это вполне реальный ориентир во время- морского плавания, потому что ветер может быть соленым, а может и не быть, может пахнуть водорослями, а может пахнуть прибреж­ными соснами. А ведь таких ориентиров было очень много — по изменению солености забортной воды и температуры воздуха можно было определить близость полярных льдов, по шуму волн — наличие отмелей или прибрежных скал, приближение ледового крошева. Некоторые способности просто уникальные, например, когда за десятки километров за линией горизонта по отсветам на облаках поморы обнаруживали находящиеся ледя­ные поля или разводы чистой воды.

Поведение морских птиц, направление и сила ветра, облака — все это входило в экологическую азбуку помора, с помощью которой он читал тайную книгу Природы. Поэтому становится очень обидно, когда понимаешь, что незаслуженно самодоволь­но-презрительно оценивала поморов архангельская интеллиген­ция в начале X X века.

Возникает вопрос: сколько же сейчас потомков поморов про­должает жить на территории Архангельской области?

Состояние поморского субэтноса в середине X I X века доста­точно подробно охарактеризовано в «Памятной книжке Архан­гельской губернии» (1861 г.). Обратимся к цифрам. Судострое­ние процветает в Архангельском, Мезенском, Кемском, Коль­ском, Шенкурском, Пинежском, Холмогорском уездах. Суда строились в 200(!) пунктах по поморскому побережью. В год спускалось на воду около 1000 судов различных классов — ботов, карбасов, плашкоутов, осиновок, челноков. Причем основным классом судов были карбасы — только в Архангельском уезде строилось от 200 до 300 карбасов в год.

Всего рыбными промыслами и добычей морского зверя зани­малось более 20 000 человек, 12 000 жителей Архангельской гу-

бернии основным своим занятием называли мореплавание и су­доходство. Около 3000 человек являлись хозяевами промыслов, 1000 человек — судохозяевами. Теперь сравним цифры помор­ских промыслов (3000 промыслов) и промысловиков (около 12 000) с показателями добычи морского зверя. По данным 1845 года, промыслом морского зверя занимались исключительно прибреж­ные уезды: Кемский, Кольский, частично Мезенский, Онежский и Архангельский. Наиболее удачливая охота велась на Новой Земле и Шпицбергене. По статистическим данным, ежегодно добыва­лось около 300 моржей и 2000 тюленей. Очевидно несоответ­ствие этих показателей истинным масштабам промысла: на 12 000 зверобоев добывается 2000 тюленей, да ради такой добы­чи незачем и на промысел выезжать. Возможно, что эти цифры отражали только ту часть добычи, которая продавалась промыш­ленниками или сдавалась для переработки на заводы (в Архан­гельске тогда работало 5 «салотопниц ворванных»). Можно пред­положить, что тюленей поморы добывали частично для собствен­ных нужд и не фиксировали перед властями истинные объемы их добычи. Для сравнения: стадо беломорских тюленей сейчас со­ставляет около 200 000 голов. Согласно законам экологии (прави­ло 10% Линдемана) популяция животных будет развиваться ус­тойчиво, если в год будет терять не более 10% особей. То есть, чтобы не нанести вреда популяции беломорских тюленей, в год можно безболезненно добывать около 20 000 особей. Так что эти кажущиеся несоответствия статистических данных на самом деле являются косвенным подтверждением того, что поморы факти­чески вели полунатуральное хозяйство — большая часть того, что произвели (в данном случае — добыли на промысле), по­треблялось в хозяйстве.

К концу XIX века была проведена перепись населения, позво­ляющая отслеживать динамику развития морских промыслов.

На момент проведения переписи 1897 года население губер­нии составляло 346 536 человек. Перепись 1897 года свидетель­ствует о том, что на каждую 1000 жителей Архангельской гу­бернии приходилось только 69 человек, занятых рыболовством и охотой, — это примерно 23 900 человек (для сравнения: в земледелии было занято тогда ровно в 10 раз больше — 690 человек на 1000). Следовательно, в еще сравнительно благопо-

лучном для поморского субэтноса X I X веке его численность уже была незначительной по сравнению с другими социальны­ми группами, населявшими губернию.

В 1899 году по инициативе С Ю . Витте Кольский уезд Ар­хангельской губернии был переименован в Александровский. По мнению государственного деятеля, город Александровск дол­жен был превратиться в столицу Поморья. Однако время уже было упущено. Во второй половине X I X века центром помор­ского судостроения был Кемский уезд. С конца X I X века, в связи с упадком рыбных и звериных промыслов, центр переместился в Архангельский уезд. Абсолютным лидером по числу рыбо­промышленников стала Вознесенская волость (519 рыбопро­мышленников в 1894 г.). Дельта Северной Двины (территория нынешнего Приморского района — Вознесенье, Ластола, Анд-рианово, Нижнее Рыболово) — один из последних оплотов по­морского субэтноса.

Революцию большинство поморов встретили нейтрально. Идеи братства и коллективного труда были близки им, ведь артельный промысел — это всегда коллективный труд.

Гражданская война разделила поморов на два лагеря. Одних мобилизовали белые, других — красные. Воевали «добротно», как и жили, но без излишнего ожесточения. На Мезени в 1974 году автору пришлось слышать историю о том, как встретившиеся в лесу два конных разъезда, в состав которых входили мобилизо­ванные жители соседних деревень, отложили винтовки и жесто­ко дрались на кулаках, не применяя оружия.

В советское время поморы потеряли материальную основу для своего существования. «Море — наше поле» в условиях коллективизации становилось не «нашим полем». Карбас кон­фискован, сети и ловушки сданы в артель, определяются цифры плановых поставок. Помор, по существу, превращается в наем­ного рабочего-промысловика на службе у государства. Причем, если он раньше вел промысел для себя, то теперь — для некой абстрактной категории — «для народной власти». Внешне все оставалось по-прежнему. Коллективный характер промысла ос­тавался неизменным, а вот его результаты непосредственно поморскому роду или семье уже не принадлежали. Многие ве­дущие поморские фамилии оказались репрессированными толь-

ко на том основании, что владели шхунами, ботами или карба­сами. Покидаются родовые промысловые территории. Станови­ща в Северном Ледовитом океане становятся недоступными для большинства промышленников — кто разрешит колхознику уйти в нейтральные воды на промысел? Родовые охотничьи избушки забрасываются — многонедельная зимняя охота в глухой тайге без контроля не поощряется — у колхозника других обязанно­стей зимой много, например, участие в плановых лесозаготов­ках, перевозках и т. д.

Разрушаются поморские традиции. Старшинство поморских родов заменяется на местную номенклатурную пирамиду со­гласно декларируемому принципу «кто был ничем, тот станет всем». Если на Европейском Севере и сохранились следы по­морских традиций, то в основном вопреки, а не благодаря уси­лиям тогдашних властей.

Помор — это стиль жизни, алгоритм поведения в окружаю­щей среде. Для помора «море — наше поле». Поэтому странно было слышать о том, что бывший губернатор Архангельской области во время очередной переписи населения записал себя помором. Может ли быть помор «бывшим» или «потомствен­ным»? Скорее всего — нет. Можно быть потомком помора. Помор — это не только тот, кто живет у моря, это в первую очередь тот, кто следует определенным жестким, зачастую са­моограничительным традициям поведения в окружающей при­родной и социальной среде. В основе этого поведения — дос­тижение естественного равновесия, гармонизации отношений в системе «индивид (семья, род) — природа». Достижение этого равновесия позволяет обеспечить долговременное устойчивое существование в условиях суровой природы Севера. Для этого необходимо строить отношения с природным и социальным окружением таким образом, чтобы обеспечить сохранность про­мысловых территорий для последующих поколений.

«Красное колесо» Гражданской войны, раскулачивание, кол­лективизация больно ударили по народам России. Кажется, что поморам в этом отношении повезло больше. Другому субэтно­су — донскому казачеству, пришлось встать под пулеметы рас-стрельных команд, а поморы заплатили меньшей кровью. Одна­ко поморов делает таковыми динамический стереотип поведе-

ния, стиль жизни, культурно-этические традиции, а вот их-то власти вполне сознательно расстреливали начиная с 30-х годов X X века.

Церкви порушены, превращены в склады да в клубы, и это в краю, где все основывается на глубокой религиозности, кото­рая лежит и в основе мировоззренческой позиции, и в основе многовековых поморских традиций.

Родовые промысловые территории заброшены, бригадный промысел ведется преимущественно на ближних территориях, и никто уже не заботится о том, чтобы не вычищались до чешу-инки заповедные рыбные ямы. Нарушен сам принцип экорацио-нальности поведения в окружающей среде. «Товарищ план» — всему указ, и то, что будет после нас, никто не хочет знать...»

На севере СССР создается современная судостроительная промышленность, развиваются лесоэкспортные отрасли. Стра­не нужны рабочие руки. Лишенные привычной, сохраняемой веками социальной среды, будучи свидетелями и вынужденны­ми участниками непрекращающегося, хищнического разруше­ния природной среды севера, многие поморы покидают свои села, уходят в города. Что ожидает их там? Работа на деревооб­рабатывающих комбинатах, судостроительных заводах, в порту, на лесосплаве. Все чужое и чуждое, «неправильное», не такое, чему учили дед и отец. Родовой пятистенок сменяется на койку в бараке или общежитии, родовая промысловая артель, спаян­ная поморскими нравственными и культурными законами и традициями, — на бригаду из вербованных и шабашников. Вот здесь «поморский излом» приобретает особо тяжкий характер, проходит через души людей. Ломается мировоззрение, ломают­ся судьбы. Растет пьянство, возрастает преступность. До 1900 го­да в России на 100 000 населения приходилось 90 человек, на­ходящихся в тюрьмах или на каторге. В 2001 году по Архан­гельской области на каждые 100 000 жителей приходится 1060 «сидельцев». Это ведь тоже эхо поморского излома. Лиши чело­века корней — и понесет его, потянет вниз, в темноту.

Сокращается поморский субэтнос и численно. Чтобы представлять, какова была примерная численность

поморского субэтноса накануне прекращения его развития, мож­но проанализировать косвенные данные — в 1931 году треско-

вый промысел на мурманском побережье вели 895 местных поморов-колонистов и около 900 приехавших из Архангельской губернии поморов-сезонников. Если учитывать работавших в местных артелях и не выезжавших на дальний промысел, то и тогда число поморов-промысловиков от Мурмана до Печоры не превысит 4—6 тысяч человек. Увеличьте эту цифру, перемно­жив число промысловиков на число членов их семей, и тогда получится,- что поморов (вместе с семьями) на севере к 30-м годам X X века оставалось не более 15—17 тысяч. А впереди, в ближайшее десятилетие, их еще ждала коллективизация, 1937 год, Великая война, исход из поморских сел в города...

В 30-е годы на Севере завершается индустриализация рыб­ного дела. Многие молодые поморы перешли работать на трау­леры. Коренным образом изменилось отношение к рыбе — «тре-щечка-матушка» и «палтус-батюшка» стали восприниматься как рыбные ресурсы и сырье для переработки. Стал иным образ жизни, изменилось мировоззрение, исчезло трепетное, полуми­стическое-полурелигиозное отношение к природе. Вместе с эко-рациональным, природосообразным отношением к природе ста­ли уходить и поморские традиции. С их уходом наступил закат поморского субэтноса.

ВМЕСТО ЗАКЛЮЧЕНИЯ

Поморским традициям более 600 лет. Выбить их полностью из северян за последнее столетие так и не удалось, как ни ста­рались многочисленные реформаторы. После войны поморские села обезлюдели, обескровели. Остались доживать старики да семижильные поморские «жонки». И все равно живы помор­ские традиции. В элементах речи, в песнях, в плотницком мас­терстве, в скромной отреставрированной часовне или в облике новенькой охотничьей избушки в лесном урочище нет-нет да и проглянет поморская душа, повеет чем-то надежным, основа­тельным, старым, отеческим. Можно ли поддержать угасающую поморскую культуру? Не только можно, но и нужно. Слишком велика у части северян тоска по утраченному прошлому. Мно-

гие горожане рвутся по субботам на свои шесть соток не пото­му, что так уж ценна для них отвоеванная у болота земля, а потому, что ментально они продолжают оставаться сельскими жителями. Поморские промысловые традиции проявляются в массовом характере подледного лова, когда одновременно тыся­чи горожан выходят на лед Двинского, Онежского, Мезенского заливов на промысел камбалы, наваги или корюшки. Кровавая беломорская зверобойка — промысел тюленей — тоже никогда не знает кадровых проблем — всегда есть желающие выйти на лед Белого моря.

Начинать поддерживать поморскую культуру следует не с псевдофольклорных ансамблей да плетения стилизованных бе­рестяных коробочек, а с восстановления морского промысла. «Море — наше поле» должно кормить поморские села и прино­сить реальный доход их жителям. Рушили поморскую культуру всей мощью государства, значит, и поддерживать нужно при государственной участии и частичном финансировании со сто­роны областных властей. Самим рыбакам эффективный промы­сел пока наладить непросто. Нужна специальная программа поддержания Поморья, целевое финансирование на закупку тех­ники. Именно целевое, чтобы не досталась оно кому попало, чтобы случайные люди не угробили технику за 2—3 года, а можно было бы передать ее настоящим хозяевам. Нужно со­здать бригады из местных рыбаков, отобрать в них лучших людей, дать им кредиты, технику, горючее, попытаться возро­дить семейно-родовые артели. Пусть таких бригад будет пока совсем немного, но это должны быть настоящие поморские объе­динения, где не будет места пьянству — бичу севера, хищниче­ству, браконьерству.

Государство слишком много задолжало поморам и их потом­кам. В государственное хранилище вывозились сокровища по­морских церквей и соборов, в музеи — бесценные древние иконы и старинные книги.

Северяне помнят, что в голодные военные годы Архангельск выжил на тюленьем жире и мясе, добытых поморами во время беломорской зверобойки.

Пора федеральной и областной власти подумать о том, как они будут возвращать поморам долги. Нужна долгосрочная ком-

плексная федеральная программа по возрождению поморского субэтноса. Разработка ее должна вестись на региональном и местном уровнях.

Восстановление «отчинных» традиций в их классической форме позволит обеспечить только временное искусственное самовыживание, но никак не процветание Поморья. В экономи­ческом плане поморский тип ведения морского промысла про­играл норвежскому еще в X I X веке. Очевидно, что возрождение поморского субэтноса должно вестись на качественно новой основе.

Мотоботы, снасти, снегоходы, холодильники, мини-коптиль­ни, горючее — много чего надо для возрождения беломорского промысла. Перспективы освоения богатств Белого моря на ка­чественно новой основе весьма обнадеживающие. От рыболов­ства к рыбоводству, выращиванию ценных сортов рыб, моллюс­ков, разведению плантаций водорослей. Продуктивность мор­ского «поля» можно повысить в несколько раз, но для этого сначала нужно возродить традиционный промысел, создать та­кие условия, чтобы он стал выгоден. «Бытие определяет созна­ние»: возрождение традиционной поморской деревни — основа возрождения поморской культуры, а старинные поморские села можно поднять, только восстановив морской промысел.

ЗАКЛЮЧЕНИЕ

По своему содержанию работа «Экология помора» носит научный характер. Однако ее цель вполне практическая — до­биться в перспективе оказания конкретной помощи угасающе­му поморскому субэтносу. Данная работа — это не чтиво для любознательных и не сухой научный трактат. Это научное обо­снование уникальности поморского субэтноса, анализ причин его расцвета, упадка и предложение возможных путей его воз­рождения.

Данная работа может послужить основанием для создания «Концепции сохранения поморской субкультуры», на базе кото­рой необходима разработка на уровне областных властных и

общественных структур комплексной программы «Поморы Бе-ломорья». Программа должна быть поддержана и профинанси­рована на федеральном и региональном уровнях и по возмож­ности поддержана странами Баренц-региона. Учитывая непрос­той характер данной проблемы, можно предположить, что реализация программы в случае ее принятия федеральными и областными властями может включать несколько этапов и про­должаться не одно десятилетие.

Возможно объединение усилий руководства тех регионов, в которых некогда существовал традиционный поморский уклад (разработка и реализация региональных программ «Поморы Мурмана», «Поморы Кеми» и т. д.).

Необходимо создать рабочую группу по разработке Концеп­ции и Программы, курируемую руководством области. Подгото­вить базу данных (результаты переписи населения в поморских селах, состояние прибрежного промысла в Белом море, промыс­ловые артели, их количество, состав, материальная база и т. д.), заручиться поддержкой и участием в работе научных и обще­ственных организаций, провести комплексные исследования и определиться на местном уровне где, когда и в какой форме следует осуществлять целевую адресную помощь поморам.

Разработка пакета документов после экспертизы, обществен­ного утверждения и принятия на уровне региональных власт­ных структур позволит вынести проблему сохранения помор­ского субэтноса на федеральный уровень.

По существу, данное заключение следует рассматривать как открытое обращение к общественности и руководству области, в первую очередь — к законодателям, депутатам областного Собрания.

Нужна административная инициатива со стороны руковод­ства властных структур, без участия которых любые, даже самые полезные начинания общественности вязнут в бюро­кратическом болоте. Главный принцип любого бюрократа ни­зового звена — не делать того, что не определено непосред­ственными инструкциями. Ведь можно просто развести рука­ми — не знали мы никаких поморов и знать не хотим. Были пришвинские «чудики» и «антики», да давно вымерли, сразу вслед за мамонтами.

Авторы данной публикацией пытаются привлечь внимание общественности и властей к существующей проблеме в надеж­де на то, что она послужит основанием для разработки комп­лекса мер по возрождению поморского субэтноса в рамках ре­ализации национальных проектов, направленных на улучшение демографической ситуации на территории Российской Федера­ции. Обнадеживает тот факт, что авторы не одиноки в своих стрем­лениях. В конце 2005 года в Архангельске произошло знаковое событие — вышел краткий словарь поморского языка «Поморска говоря». Создание Национального культурного центра «Поморс­кое возрождение», образование Национально-культурной автоно­мии поморов Архангельской области свидетельствуют о том, что в обществе существует потребность сохранить поморский субэт­нос — уникальный, единственный русский морской субэтнос, некогда входивший в состав великорусского этноса, осколки ко­торого продолжают сохраняться на Европейском Севере.

КРАТКАЯ ХРОНОЛОГИЧЕСКАЯ ТАБЛИЦА СОБЫТИЙ, ОКАЗАВШИХ ВЛИЯНИЕ НА РАЗВИТИЕ

ПОМОРСКОГО СУБЭТНОСА

1032 г. Поход новгородского «ватамана» Улеба при великом князе Ярославе за «Железные ворота». По словам летописца, «обратно их мало приде».

1137 г. Устав Святослава Олеговича, содержащий перечисле­ние 12 погостов по Северной Двине, Пинеге и Онеге.

1187 г. Новгородские сборщики дани (ясака) были перебиты местным населением в Печоре и за Волоком.

1193 г. Новгородская рать во главе с воеводою Ядреем во время похода за Урал (в Югру) разгромлена югорскими князь­ями. Спаслись только 80 новгородцев.

1216 г. Первое упоминание в Новгородской I летописи о за­висимости коренного населения Кольского полуострова — ка­рел и лопарей от Новгорода.

1227 г. Князь Ярослав Всеволодович крестил «множество корел» в Заволочье.

1251 г. Первый русско-норвежский договор, установивший границу в районе Печенгской губы.

1271, 1279, 1302, 1303 гг. Морские военные походы новго­родцев с Северной Двины в Норвегию.

1316г. Поход русских на север Норвегии. Разорение провин­ции Гологоланд, «причинив великий вред и в других местах».

1323 г. Разорение русскими поселений на западном побере­жье Норвегии.

1326 г. Заключение мирного договора с Норвегией. Разреше­ние норвежским купцам плавать к устью Северной Двины.

1342 г. Основание новгородскими ушкуйниками на Северной Двине каменной крепости Орлец.

1397 г. Первое упоминание погоста Нёнокса в уставной гра­моте великого князя московского Василия I .

1398 г. Первое упоминание Унского селения в уставной гра­моте великого князя московского Василия I .

1397 г. Московский князь Василий I на короткий период овладел Двинской землей.

1398 г. Новгород вернул контроль над Двинской землей.

1398 г. Осада, штурм и уничтожение Орлецкой крепости нов­городским войском.

1410 г. Основание Николо-Корельского монастыря.

1412 г. Военный поход на норвежские поселения на Мурмане. «Заволочане ходиша войною на мурманы, по новгородскому веле­нию, с воеводою Яковым Степановичем и провоеваша мурман».

1419 г. Нападение скандинавов на беломорское побережье. Ра­зорение Николо-Корельского монастыря и 11 погостов Заволочья.

1436 г. Основание Соловецкого монастыря.

1445 г. Нападение шведов из Лапландии на Нёноксу. «Ненок-су воевали и пожгоша и людей иссекоша, а иных в полон пове-доша».

1448 г. Разгром двинянами шведов на подступах к Нёноксе.

27 июня 1471 г. Решающее сражение за Двинскую землю. Московский отряд в составе четырех тысяч воинов разгромил двенадцатитысячное новгородское войско у р. Шеленьги (впа­дение Ваги в Двину).

1471 г. Восстановление Марфой Борецкой разоренного в 1419 го­ду скандинавами Николо-Корельского монастыря.

1478 г. Присоединение Двинской земли к Московскому госу­дарству. Ликвидация на Севере боярских вотчин. Объявление живших на боярских землях крестьян государственными «сиро­тами великого государя московского».

1496 г. Морское путешествие посланника Ивана I I I Григория Истомы из устья Северной Двины в Данию.

1496 г. Поход устюжских и двинских дружин под руковод­ством воевод Ивана Ляпуна и Петра Ушатых на север Норвегии. «Добра поймали много, а полону бесчисленно».

1497 г. Возвращение морем из Дании русского посольства. Прибытие на Двину посла датского короля.

1500 г. Морское путешествие посланников Ивана I I I Третья­ка Далматова и Юрия Мануйлова из устья Северной Двины в Западную Европу.

1517 г. Прибытие морским путем на Северную Двину авст­рийского посла.

1552 г. Начало официальной регистрации в приходно-расход­ных книгах Николо-Корельского монастыря ежегодных походов промышленников и монахов на Новую Землю.

1553 г. Плавание Ричарда Ченслера. «Открытие» англичана­ми Русского Севера.

1555 г. Первое упоминание Солзенской слободки в докумен­тах Николо-Корельского монастыря.

1556 г. Государственная реформа земского самоуправления. Отмена наместничества. Передача функций управления Двин­ской землей от московских наместников к выборным головам. Развитие самоуправления, на местах власть передавалась в руки посадских и волостных земских представителей в лице выбор­ных голов, старост и приказчиков.

1559 г. Основание Пертоминского монастыря.

1584 г. Строительство Ново-Холмогор (после 1613 г. — Ар­хангельск).

1600 г. Получение царской жалованной грамоты о «дозволе­нии Пенежским и Мезенским промышленным людям промыш­лять и торговать с самоедами мягкой рухлядью...».

Сентябрь 1612 — март 1614 гг. Разорение пришедшими по Ваге и Северной Двине разбойничьими отрядами поляков, литовцев и казаков-предателей, служивших в войсках польского гетмана Ход-кевича, Николо-Корельского монастыря, Нёноксы, Уны, Луды и других приморских поселений вплоть до Сумского острога.

Декабрь 1613 г. Осада шайками польско-литовских интервен­тов Холмогор. Интервенты отбиты от Холмогор и, не решив­шись штурмовать, обошли Архангельск стороной и приступили к разорению поморских поселений на побережье.

1614 г. Разорение интервентами Николо-Корельского монас­тыря. «Литовские люди «черкесы» монастырские промыслы и вотчины повоевали и разрушили до основания».

1620 г. Указ царя Михаила Федоровича об организации в летнее время сторожевых постов в Югорском шаре и на Матве-евом острове.

1627 г. Создание первого географического описания Русского государства — «Книги Большому Чертежу», содержащей главу «Роспись поморским рекам берегу Ледовитого океана».

1637 г. Упразднение Соловецко-Сумского воеводства. Игумен Соловецкого монастыря стал совмещать духовную и военную власть, превратившись в «северного воеводу» — факт в русской истории редчайший.

25 июня 1701 г. Сражение с шведской эскадрой у Новодвин­ской крепости, в котором шведы потерпели поражение.

1764 г. Секуляризация монастырских земель. Передача мона­стырских вотчин в Коллегию экономии.

Лето 1808 г. Нападение английской эскадры на о. Кильдин.

Лето 1809 г. Захват англичанами Колы, крейсирование у Мурманского побережья. Нападения на русские суда, воспре­пятствование промыслу.

Лето 1854 г. Блокада Архангельска английской эскадрой. Обстрелы и разорение англичанами поморских поселений (Сол-за, Лямца, Пушлахта, Кандалакша, Ковда, Кереть). Попытка овладеть Соловецким монастырем.

Лето—осень 1855 г. Широкомасштабное нападение англо­французской эскадры на города и селения Поморья.

1877 г. Организация постоянного промыслового становища в Малых Кармакулах на Новой Земле.

ЛИТЕРАТУРА

1. Лисниченко В.В., Лисниченко Н.Б. Экологическое мировоззрение и экорациональная модель поведения // Теоретические и прикладные проблемы психологии личности: Сборник материалов Международ­ной научно-практической конференции 17—18 ноября 2004 г. — Пен­за, 2004. С. 77—79.

2. Лисниченко В.В. Экорациональная модель поведения и скрытые формы экологически некорректной организации бытия. Экология: проблемы и программы. Сборники статей и докладов. — Северодвинск: Севмашвтуз, 2003. С. 75—78.

3. Лисниченко В.В. Формирование основ системы личной экологи­ческой безопасности // Экологическое образование и экологическая наука: проблемы и сотрудничество: Материалы IV Международной конференции (17—19 ноября 2004 г.). — Архангельск: Поморский университет, 2004. С. 88—93.

4. Лисниченко В.В., Лисниченко Н.Б. Педагогическая сущность эко-рациональной модели поведения // Экологическое образование и эко­логическая наука: проблемы и сотрудничество: Материалы IV Меж­дународной конференции (17—19 ноября 2004 г.). — Архангельск: Поморский университет, 2004. С. 94—98.

5. Лисниченко В.В., Лисниченко Н.Б. Содержание регионального компонента системы личной экологической безопасности // Экологи­ческое образование и экологическая наука: проблемы и сотрудничество: Материалы IV Международной конференции (17—19 ноября 2004 г.). — Архангельск: Поморский университет, 2004. С. 98—103.

6. Ломоносов М.В. Краткое описание путешествий по северным морям и показания возможного проходу сибирским океаном в Восточ­ную Индию. Труды по географии 1763—1765 гг., Москва; Ленинград, 1952 : Издательство АН СССР, ПСС. Т. 6. С. 478.

7. Ломоносов М.В. Москва; Ленинград, 1952, ПСС. Т. 6. С. 478. 8. Ломоносов М.В. Первые основания горной науки. Вступления.

Труды по минералогии, металлургии и горному делу 1741—1763 г.г., Москва; Ленинград, 1952 : Издательство АН СССР, ПСС. Т. 5. С. 367.

9. Ломоносов М.В. О филологии. Москва; Ленинград, 1952, ПСС. Т. 7. С. 35.

10. Ломоносов М.В. Москва; Ленинград, 1952, ПСС. Т. 7. С. 324. 11. Лисниченко В.В., Лисниченко Н.Б. Совершенствование системы

экологического воспитания и образования учащихся. Северодвинск: РИО Севмашвтуза, 2003. С. 114.

12. Экологическое образование и экологическая наука: проблемы и сотрудничество: Материалы IV Международной конференции. Архан­гельск: Поморский университет, 2004. С. 94.

13. Ломоносов М.В. О сохранении и размножении российского наро­да. Труды по истории, общественно-экономическим вопросам и геогра­фии 1747—1765 гг. Москва; Ленинград, 1952, ПСС. Т. 6. С. 395.

14. Ломоносов М.В. Краткое описание путешествий по северным морям и показания возможного проходу сибирским океаном в Восточ­ную Индию. Труды по географии 1763—1765 гг. Москва; Ленинград, 1952, ПСС. Т. 6. С. 444.

15. Ломоносов М.В. Слово о явлениях воздушных. Труды по физи­ке 1753—1765 гг. Москва; Ленинград, 1952, ПСС. Т. 3. С. 69.

16. Ломоносов М.В. О сохранении и размножении российского на­рода. Москва; Ленинград, 1952, ПСС. Т. 6. С. 390.

17. Там же. С. 392. 18. Там же. С. 395. 19. Там же. С. 395. 20. Ломоносов М.В. Москва; Ленинград, 1952, ПСС. Т. 6. С. 485. 21. Ломоносов М.В. Москва; Ленинград, 1952, ПСС. Т. 6. С. 486. 22. Ломоносов М.В. Москва; Ленинград, 1952, ПСС. Т. 6. С. 532. 23. Ломоносов М.В. Москва; Ленинград, 1952, ПСС. Т. 6. С. 532. 24. Ломоносов М.В. Москва; Ленинград, 1952, ПСС. Т. 6. С. 394. 25. Ломоносов М.В. Москва; Ленинград, 1952, ПСС. Т. 6. С. 392. 26. Ломоносов М.В. Москва; Ленинград, 1952, ПСС. Т. 6. С. 398. 27. Ломоносов М.В. Москва; Ленинград, 1952, ПСС. Т. 7. С. 10. 28. Ломоносов М.В. Москва; Ленинград, 1952, ПСС. Т. 7. С. 21. 29. Ломоносов М.В. Москва; Ленинград, 1952, ПСС. Т. 7. С. 25. 30. Ломоносов М.В. Москва; Ленинград, 1952, ПСС. Т. 7. С. 31. 31. Ломоносов М.В. Москва; Ленинград, 1952, ПСС. Т. 7. С. 34. 32. Ломоносов М.В. Москва; Ленинград, 1952, ПСС. Т. 7. С. 45. 33. Ломоносов М.В. Москва; Ленинград, 1952, ПСС. Т. 7. С. 144. 34. Ломоносов М.В. Москва; Ленинград, 1952, ПСС. Т. 7. С. 162. 35. Ломоносов М.В. Москва; Ленинград, 1952, ПСС. Т. 7. С. 210. 36. Ломоносов М.В. Планы курса физической химии. Введение.

Труды по физике и химии 1747—1752 г.г. Москва: Издательство Ака­демии наук СССР, 1951, ПСС. Т. 2. С. 459.

37. Ломоносов М.В. Москва; Ленинград, 1952, ПСС. Т. 7. С. 307. 38. Ломоносов М.В. Москва; Ленинград, 1952, ПСС. Т. 7. С. 316. 39. Ломоносов М.В. Москва; Ленинград, 1952, ПСС. Т. 7. С. 320. 40. Ломоносов М.В. Заметки о «Системе всей физики». Труды по

физике 1753—1765 гг. Москва; Ленинград, 1952, ПСС. Т. 3. С. 69. 41. Ломоносов М.В. Слово о пользе химии. Труды по физике и

химии 1747—1752 гг. Москва: Издательство Академии наук СССР, 1951, ПСС. Т. 2. С. 459.

42. Ломоносов М.В. Слово о явлениях воздушных. Труды по физи­ке 1753—1765 гг. Москва; Ленинград, 1952, ПСС. Т. 3. С. 71.

43. Первая всеобщая перепись населения Российской империи, 1897 г.

I . Архангельская губерния. СПб.: Издание Центрального статисти­ческого комитета Министерства Внутренних Дел, 1899. Тетрадь 1; 1899. Тетрадь 2; 1904. Тетрадь 3.

44. Тейяр де Шарден. Феномен человека. — М., 1965. С. 182.

ОТ АВТОРОВ

О поморах написаны сотни художественных книг и научно-по­пулярных работ. Наша работа не претендует на всесторонний охват данной проблемы.

Мы попытались проанализировать механизм приспособления человека к окружающей среде на примере поморского субэтноса.

Более десяти лет мы занимаемся изучением вопросов построе­ния взаимоотношений в системе «человек—общество—природа». Проведенные исследования показали, что для каждого общества, для каждой исторической эпохи и даже для каждого конкретного человека существует вполне определенная система отношений к окружающей природной среде. Данная система базируется на оп­ределенной модели поведения по отношению к окружающей среде, формируемой в сознании человека в процессе воспитания. Нам удалось выявить и дать описание основных моделей поведения, таких как социорациональная, экорациональная, антирациональная, исследовать и проанализировать условия их формирования.

Подробно модели поведения описаны в нашей работе «Совер­шенствование системы экологического воспитания и образования учащихся» (2003 г.). Дальнейшее развитие данной тематики позво­лило убедиться в том, что выделенные модели реально существу­ют, и более того, непосредственно проявляются в характере воздей­ствия человека (социальных групп) на природное окружение.

Человек приспосабливает природный ландшафт к своим потреб­ностям и одновременно сам приспосабливается к природному ок­ружению.

Экорациональная модель поведения — это упорядоченная пос­ледовательность действий личности (алгоритм поведения), осно­ванная на экологическом мировоззрении и направленная на гармо­низацию отношений в системе «человек—природа—общество». Альтернативой экорациональной модели поведения служит социо­рациональная модель, которая учитывает только интересы конкрет­ного социума, зачастую игнорируя принцип природосообразности. Каждый человек вполне осознанно, а в большинстве случаев нео­сознанно придерживается в своей повседневной деятельности оп­ределенной системы рационального (по его субъективному мне­нию, основанному на сложившихся стереотипах этнического нацио­нально-ментального характера) поведения. В сознании человека

всегда присутствует определенная модель поведения, на основе которой строится его личная система взаимоотношений с окружа­ющей средой обитания. Модель системы поведения основывается не только на мировоззренческих позициях человека, но и на конк­ретных знаниях, умениях и навыках, нормах и правилах поведения, полученных им в процессе воспитания и образования. По своему содержанию модель системы поведения человека в окружающей среде обитания может быть экорациональной, социорациональной или антирациональной.

Экорациональное поведение — система осознанных действий с прогнозируемыми последствиями, направленная на гармонизацию отношений в системе «человек—общество—природа».

Современное состояние среды обитания, характеризующееся углублением экологического кризиса во всех сферах жизни, нега­тивно влияет на общественное сознание. У значительной части людей появился скрытый страх перед будущим, ощущение прибли­жающейся экологической катастрофы, неуверенность в завтраш­нем дне. Растет психическая напряженность в обществе. В этих условиях начинают доминировать антиэкологические системы по­ведения личности, которые могут быть социорациональны по сво­ей сущности, обеспечивая индивиду временное благополучие, но антирациональны с точки зрения обеспечения экологической безо­пасности общества. В основе их формирования лежат психологи­ческие особенности существования в условиях экологического кри­зиса, способствующие его углублению. В кризисной ситуации воз­никает специфическое явление — сужение сознания, которое препятствует обращению к широкому кругу фактов и явлений.

Предлагаемая авторами методика позволяет не только анализи­ровать процессы, происходящие в современном обществе и в при­роде, но и учитывать, как строились взаимоотношения между об­ществом и природой у других народов и даже в другие историче­ские эпохи.

«Экология помора» — это попытка использовать данный метод исторической реконструкции моделирования поведения в окружа­ющей среде применительно к поморскому субэтносу. Как поморы строили свои отношения с природной средой — это не вопрос исторического прошлого, это вопрос нашего настоящего и, надеем­ся, будущего.

Поморы Севера умели беречь свой дом, и опыт их может пред­ставлять ценность для наших современников.

СОДЕРЖАНИЕ

Слово к читателю 3 Экологическая культура поморского субэтноса 5 Введение 5 Субэтнос как общественная структура 6 Влияние природно-климатических факторов и социального окружения на формирование субэтноса поморов Европейского Севера 9

Поморский фенотип 16 Влияние особенностей рациона на физическое и умственное развитие поморов 18 Поморское «поле» 22 «Верховенские» поморы 30 Особенности поморского менталитета 32

Мифы Беломорья 36 Миф первый 38 Миф второй 39

Поморское семейное воспитание 43 Экологические взгляды великого помора 50 Поморы и алкоголь 61

Питный мед 62 Хлебное вино (водка) 63 Березовица пьяная 64

О бедном поморе замолвим мы слово 66 Поморский «излом» 72 Вместо заключения 83 Заключение 85 Краткая хронологическая таблица событий, оказавших влияние на развитие поморского субэтноса 87 Литература 91 От авторов 94

Издается за счет личных средств авторов

Подписано в печать 23.03.07. Формат 60х84А*. Бумага офсетная. Печать офсетная. физ. печ. л. 6,0. Тираж 1000. Заказ № 8014

ОАО «Издательско-полиграфическое предприятие «Правда Севера», 163002, г. Архангельск, пр. Новгородский, 32.

Тел./факс (8182) 64-14-54, тел.: (8182) 65-37-65,65-38-78,29-20-81 www.ippps.ru, e-mail: ippps@atnet.ru

Сведения об авторах

Лисниченко Валерий Васильевич Кандидат педагогических наук, доцент кафедры инженерной

защиты окружающей среды Севмашвтуза— филиала СПбГМТУ. В период с 1977 по 1995 гг. работал учителем в школах Онеж­

ского района, директором Приморской школы-интерната, дирек­тором средней школы № 8 г. Северодвинска, директором шко­лы-лицея № 35 при Севмашвтузе, директором средней школы № 11 г. Северодвинска.

С 1995 г. по настоящее время работает в Севмашвтузе: стар­ший преподаватель, заместитель декана, помощник проректора, помощник ректора, ученый секретарь Совета, доцент.

Направление научной деятельности — экологическое воспи­тание и образование, изучение моделей поведения человека (со­циальных групп) в природной и социальной среде.

Лисниченко Наталья Борисовна Имеет два высших образования (квалификация: преподава­

тель истории, английского языка; логопед-дефектолог, оба ин­ститута окончила с отличием). Завершила обучение в аспиран­туре ИРЛ РАО.

Работала преподавателем в школах Онежского, Приморского районов Архангельской области.

Логопед, методист методического кабинета ГорУО г. Севе­родвинска, заведующая методическим кабинетом АОИППК, заместитель директора педагогического училища.

В настоящее время — частнопрактикующий логопед-дефек­толог.

Направление научной деятельности — инновационные тех­нологии в педагогике и психологии.